Маленький стрелок из лука
Шрифт:
Чувствуя, как бешено заколотилось сердце, а непослушные губы растягивает счастливая глупая улыбка, Кирилл, уронив удочки, бросился к ней. Видно, удочки кого-то задели, потому что он услышал возмущенный возглас, но даже не обернулся. Подбежав к Евгении, схватил ее за руки и, заглядывая в глаза, что-то бессвязное говорил, смеялся... И с радостью видел, как а ее глазах исчезает это несчастное, затравленное выражение. Вот в них снова вспыхнули и замельтешили так поразившие его в первый раз разноцветные точечки, и широко распахнутые глаза ее снова стали похожими на окна во вселенную...
– Чемодан!
– вспомнил Кирилл, услышав голос диктора, объявившего посадку на их самолет.
Он схватил довольно легкий чемодан, подбежал к регистраторше
– Обязательно один такой найдется, который опоздает!
– Это замечательно!
– глупо улыбаясь, выпалил Кирилл.
– Если бы люди не опаздывали, скучно было бы жить на свете!
– Идите на посадку, весельчак...
– стараясь быть серьезной, сказала регистраторша, но на губах ее помимо воли появилась улыбка.
– Кирилл, я убежала...
– плачущим голосом сообщила Евгения.
– Как кукушка, подбросила маме на квартиру свою Ольку и, оставив записку, бегом сюда, в аэропорт...
– Мама поймет...
– не очень-то уверенно успокоил Кирилл.
– Олька меня отпустила, - продолжала Евгения.
– Только попросила привезти ей маленький подарок: всего-навсего живого белого медвежонка...
– Я знал что ты придешь, - улыбнулся Кирилл.
– Ты не могла не прийти!
– Молодой человек!
– позвала регистраторша.
– Чемодан возьмите с собой. Багаж уже весь погружен на самолет.
Кирилл взял чемодан с биркой, улыбнулся регистраторше и направился с Евгенией к проходной, но в самый последний момент вспомнил, что удочки забыл. Бросился назад и схватил прислоненные кем-то к стене удочки в брезентовом чехле. Евгения стояла у турникета и отрешенно смотрела прямо перед собой. И Кирилл снова подумал, что не наткнись его взгляд на нее, она так бы и стояла у колонны, глядя на отлетающие и прилетающие самолеты. И никакая сила не сдвинула бы ее с места. Слишком еще крепко она была привязана к дому, городу...
Кирилл окончательно поверил, что она действительно летит с ним. когда "Аннушка" легко, играючи оторвалась от широкой свинцово-серой взлетной полосы и стала плавно набирать высоту. Под (низко опущенным) крылом, будто сворачиваясь в гигантскую воронку, изгибалась сразу ставшая далекой и незнакомой земля. А в противоположный задравшийся вверх иллюминатор набегали пронизанные солнцем редкие разряженные облака.
Кирилл оторвался от окна и, повернув голову, встретился взглядом с Евгенией. В глазах ее посверкивали золотые и серебряные точки, но выражение лица было грустное. Дом все еще не хотел ее отпускать. Она не была уверена, что не совершила ошибки, полетев в неведомую даль с совсем еще чужим для нее человеком. И не в нем в конце концов было дело: ее на самом деле давно притягивал Север, ей как никогда этой весной хотелось каких-то перемен. Было и еще одно очень важное обстоятельство, заставившее ее решиться на такое, - это возможность набраться новых впечатлений... Что она в жизни видела? Художественный институт имени Репина? Неудачное замужество, рождение дочери - все это надолго оторвало ее от искусства. Муж все силы приложил, чтобы сделать из нее примерную домашнюю хозяйку, он внушал ей, что из женщин никогда еще не получались гениальные художники. Пусть она назовет хотя бы одного прославившегося в веках художника - женщину? Голубкина? Так ведь она скульптор и, судя по воспоминаниям современников, так же, как и Жорж Санд, обладала мужским характером.
Да, муж все сделал, чтобы убить в ней художника. И она поверила ему, забросила краски, кисти... Лишь придя в себя после развода, стала понемногу заниматься тем, чему ее шесть лет учили в институте, но настоящей веры в себя еще не было. И поездка на Север, может быть, вернет ей эту утраченную веру...
Кирилл взял ее за руку и, заглянув в грустные глаза, сказал:
– Я только сейчас поверил, что ты со мной, рядом...
Но она еще была очень далеко от него. В этом ему еще придется
Она видела, как он обрадовался ей. И сейчас, в самолете, Евгении захотелось сделать ему что-нибудь приятное. По натуре она была отзывчивой и доброй женщиной. Этим в свое время и воспользовался ее муж...
– Ты победил, Финдлей, - сказала она, впервые назвав его на "ты". И с улыбкой прочла:
– Кто там стучится в поздний час?
"Конечно, я - Финдлей!"
– Ступай домой. Все спят у нас!
"Не все!" - сказал Финдлей!
Кирилл, сколько ни напрягал память, не смог вспомнить ни одной строчки из Бернса, а ему нравилось это лаконичное и игривое стихотворение.
– Мы летим, Кирилл?
– повеселев, спросила она.
– Я давно лечу, - с улыбкой ответил он.
– А ты только что оторвалась от земли.
И это была правда.
Часть пятая
Я вас люблю...
1
Деревушка Клевники с трех сторон окружена водой. Огромное озеро Олень почему-то пощадило вытянутый языком кусок суши, на котором в беспорядке разбросано десятка два крепких деревянных изб. Года три назад озеро вдруг разгневалось на деревню и весной захлестнуло ее волнами. Год в деревне никто не жил, потому что избы почти до половины стояли в синей воде. Жители переселились в соседнюю деревню, а сюда лишь приплывали на моторных лодках-карбасах посмотреть на свои полузатопленные дома. Через год Олень смилостивился и отступил, люди снова вернулись в Клевники. До сих пор верхняя часть домов отличается по цвету от нижней, побывавшей под водой, более темной, кое-где с остатками засохших бурых водорослей. Небольшие, срубленные из крепких сосновых бревен бани спускались к самой воде. Вволю напарившись, молодые, да и старики, выскочив из бани в чем мать родила, в облаке пара, шарахались в озеро. Побарахтавшись с минуту в ледяной воде, снова заскакивали в баню.
Кирилл поселился у старика Феоктиста. Тому было что-то около восьмидесяти лет, в деревне все его звали дедушкой Феоктистом, а как его фамилия, старик и сам не помнил. Жил он с правнучкой Глашей, востроглазой и юркой, как юла. Глаша была сиротой. Как иногда случается на северных озерах, ее родители-рыбаки попали в сильный шторм и утонули. Олень большое и суровое озеро. Не один рыбак нашел свою могилу на его дне, а до дна не так-то близко. В некоторых местах глубина в озере до трехсот метров. Глашины родители погибли три года назад в большой разлив. В тот год деревню-то и затопило. Сейчас Глаше восемь лет, она уже ходит в школу, но иногда в девчоночьих, чуть раскосых глазах с золотыми ресницами сквозит недетская печаль, хотя большую часть дня девочка весела и подвижна. Она очень любопытная, первые дни так и ходила за Кириллом, будто веревочкой привязанная. Глаза у нее чистые и синие, как озерная вода в спокойную погоду, льняные волосенки тонкие и мягкие, как паутина. Иногда она их заплетает в две тоненькие косички, торчащие по обе стороны головы, будто мышиные хвостики. Когда Глаша по своей привычке громко и быстро говорила, хвостики мелко-мелко дрожали, а поговорить девочка любила.
– И че вы, дяденька Кирилл, мужиков наших пытаете?
– спрашивала она, задирая к нему свое маленькое живое личико.
– И старушек наших пытаете? Вон давеча бабушку Нюту пытали. А че она вам сказать-то может, ежели глуха как камень? Вы лучше со мной разговаривайте... Я люблю книжки с картинками читать и оё-еёй сколько всего знаю!
– Знаешь?
– подзадоривал девочку Кирилл.
– Ну тогда скажи: сколько твоему дедушке лет?
– Феоктисту-то, - морщила маленький белый лобик Глаша.
– Много... И убежденно добавляла: - А сколько в сам деле, никто не ведает. Даже сам дедушка.