Малера
Шрифт:
– Ты лучшее, что есть у меня, – притягивает осторожно к своему лицу. – Лер, я тебя хочу попросить.
После «я тебя» внутри закоротило. Ждала да, но это оказалось другое. Разлепляю губы и хриплю.
– О чем?
– Предоставь все мне, ладно? Давай я сам все скажу, если сама боишься?
Слетаю с небес на землю и очень сильно прикладываюсь башкой. Что сказать? Навру пока с три короба, а потом сама разберусь со своими родными. Я не хочу, чтобы Матвей испытывал неудобство при беседе с моим папой.
– Я сама, хорошо? Доверяешь мне? – насколько могу
– Когда?
– Сегодня. Хочешь?
– Хочу, – так искренне и благодарно улыбается, что не удерживаюсь и так же зеркалю в ответ. – Пойдем вечером в кино?
– Обязательно. Спишемся. Я сообщу тебе, как скажу своим.
Матвей еще раз стискивает меня в медвежьих объятиях и снова зацеловывает. Таю. За окном утро становится ярче и Филатову надо исчезать из моей комнаты. Он одевается и махнув на прощание, пропадает в окне. Вижу, как идет к забору и легко перемахивает через него. Выдыхаю с облегчением, что никто не заметил его преступного присутствия здесь.
Неспеша привожу комнату в порядок. Переворачиваю будильник и смотрю на время – пять утра. Это…это что вообще?
Папа пришел чуть раньше этого времени позвать меня на завтрак? Что происходит? В недоумении сажусь на кровать и размышляю. Черт! Черт побери! Мы, наверное, так шумели, что он проснулся и вот таким образом решил предупредить о порядке. Краска заливает мое лицо и пульс вырывается из-под кожи. Начинает трясти. Как неудобно получилось. Их же комната совсем недалеко, как я могла забыть. Хотя, когда Филатов рядом уже ничего не соображаю.
Ладно, тут хоть умри теперь, что произошло, то и произошло. Значит открываю карты. Остается только убедить отца, что Мот очень изменился. Решительно встаю и привожу себя в порядок. Все равно больше не уснуть мне.
25
Перемалываю в пиале пророщенный овес. Прелесть-то какая! Подайте кто-нибудь мне чашку вонючего цикория, будет исключительный баланс по здоровому питанию. Просто идеал! Всю жизнь мечтала жрать зерна. Дайте мне мясо, бога ради. Сочное, хорошее, калорийное и безумно вкусное. С тоской оглядываю стол – нет ничего подобного. Сиди, Лера, восстанавливай жизненные силы, как советуют все модные диетологи и блогеры. Приятного, мать его, аппетита!
Поднимаю взгляд. Папа с таким же видом колупается в идентичном блюде. Настроение не айс. Так и сидим, молчим уже минут пятнадцать. Не начинаем разговор ни я, ни он. Тишина наш временный союзник. Тишина ли?
Он слеп, как крот. Я глуха, как сыч. Странное и очень обидное сравнение. Все потому, что понимаю, как только начнется беседа, он не увидит, ну а я не услышу. Добро пожаловать в первое непонимание. Ладно, погнали.
– Па, - собираю все силы и борзовато исполняю – в чем дело? Давай обсудим.
Папа резко отодвигает тарелку и вытягивает руки над поверхностью стола, скрещивая кисти в кулаки. Брови собираются к переносице. Он весь каменеет и напрягается. Я вижу, как белеют фаланги на его пальцах. Ангел неминуемого наказания и возмездия в действии. О, я знаю это. Плавали, фишку
– Что у тебя с Филатовым?
– голос чрезмерно спокоен и низок. Это предзнаменует мой скорый конец. Помолитесь за меня, люди. Это фиаско, сестры и братья!
Вся подобравшись, готовлюсь отвечать. Тянуть смысла не вижу, это правда.
После того, как Матвей ушел, пришло ощущение беспощадной опустошенности. Ей-богу, еще немного и вылезла бы вслед за ним в окно и, наплевав на все, рванула бы, только бы подольше побыть вместе. Меня даже Вика не беспокоила. Прошла в сознании смазано и бесследно. Ну была и была. Главное, что он с ней не спал. Я почему-то в этом уверена.
Моя битва проиграна с оглушительным треском. Я профукала ее еще на реке. Анализировала, знаю. Иначе то, что с Сонькой ушел не зацепило бы так тогда, хотя внутри отрицание фонтанировало до небес. И самое интересное, ведь я всегда его ревновала, боролась негласно за внимание, пыталась перетянуть одеяло на себя. Вот сидело это все внутри и выскочило просто в один момент. После секса вообще… что говорить!
– А что с Филатовым? – поднимаю взгляд. – Нормально. У нас все прекрасно.
– Да? – сардонически усмехается. – И что же входит в твое «нормально»?
Злюсь. Злюсь потому, что слышу в голосе открытое пренебрежение. Да что с ним? Никогда не позволял себе так реагировать. Кому как ни ему знать, что значит наша дружба для меня и Мота – это во-первых. Во-вторых, дружба между нашими семьями предполагает прекрасное отношение ко всем членам. Но здесь же наблюдаю противоположное, почему так? Допускаю, он, как и любой другой нормальный отец просто тяжело смиряется под рядом обстоятельств взросления дочери. Но не так же, как происходит сейчас.
В этот момент папа выглядит словно чужой. Он даже имя Филатова произносит скривившись и говорит настолько холодным тоном, что сама леденею. И еще обидно почему-то. За Матвея.
– Папа, нормально значит «нор-маль-но»! – впервые отражаю тоном то, что сам транслирует. – Давай честнее, что имеешь ввиду?
Ну вот и все, руки вверх, Лерка. Занялась - руби напролом, будь готова.
– У вас… связь?- выталкивает на выдохе.
– Да, пап. Связь. Раз ты это так называешь, то именно связь.
– В том самом смысле? – сыплет вопросами.
– В каком?
– Не придуривайся! – повышает голос.
– Тише, папа. Мама спит! – тоже первый раз осаживаю его.
– Ты.. – удивленно-зло восклицает – смотри-ка как заговорила. Ох, какая… Выросла она. К-хм-к-хм, – нервно тарабанит пальцами по столешнице. – Вы с ним… Ты… м-м-м… уже?
Как-то разом накатывает вредная усталость. Ну вот зачем он спрашивает, а? Это так важно? Какая разница? Все мое существо сейчас взбунтовывается и протестует. Объясните, зачем родители спрашивают такое у своих детей? Им нужен лишний стресс? Или серьезно думают, что многие к девятнадцати остаются святыми девственниками? Сами себя забывают, что ли? Или папа считает, что я не знаю их лав-стори с мамой? Тоже ведь еще тот был преследователь! А про заборные штаны вообще молчу.