Малый мир. Дон Камилло
Шрифт:
Еще о том, что в этих историях часто слышен голос Христа Распятого. Ведь главных героев здесь трое: священник дон Камилло, коммунист Пеппоне [4] и Христос.
Тут надо объяснить. Если священникам не нравится дон Камилло и они обижаются, имеют право дать мне по башке подсвечником; если коммунистам обидно из-за Пеппоне, имеют право навалять мне дубиной по спине. Но если кого-то обижают слова Христа, то тут ничего не поделать: в моих историях говорит мой Христос, то есть
4
Пеппоне — уменьшительная форма от имени Джузеппе с оттенком «большой, здоровый». У всех коммунистов в книге клички, так было принято в то время и просто среди бедных людей, и особенно среди деревенских коммунистов.
А это мое личное, внутреннее дело.
Так что каждый за себя, а Бог за всех.
Исповеданный грех
Язык у дона Камилло был без костей. Когда в городке приключилась нехорошая история с девушками и пожилыми землевладельцами, он начал было проповедь с общих рассуждений и уклончивых слов, но вдруг увидел прямо перед собой в первом ряду одного из этих развратников, и его понесло. Он прервал проповедь на полуслове, набросил покрывало на Распятие в центральном алтаре, чтобы Иисус не слушал, упер руки в боки и закончил свою речь так, что от раскатов его голоса и ужасных слов, им произнесенных, купол церквушки заходил ходуном.
А в преддверии выборов дон Камилло совершенно недвусмысленно высказался о местных левых кандидатах. И вовсе не удивительно, что как-то вечером, когда он в сумерках возвращался в приходской дом, из-за изгороди вдруг выпрыгнул здоровенный детина, закутанный в плащ. Воспользовавшись тем, что дон Камилло не может бросить велосипед, к рулю которого подвешен сверток с семью десятками яиц, детина врезал ему по спине огромным поленом — и был таков, будто сквозь землю провалился.
Дон Камилло ни слова никому не сказал. Он вернулся домой, выложил яйца и пошел в церковь посоветоваться с Иисусом, как обыкновенно поступал в минуты сомнений.
— Что мне делать? — спросил дон Камилло.
— Смазать спину оливковым маслом, разболтанным в воде, и молчать, — ответил голос Христа из-под свода центрального алтаря, — нужно прощать тех, кто нас обижает. Таковы правила.
— Это-то понятно, — ответил дон Камилло, — но речь ведь не об обиде, а об ударе поленом.
— Ну и что, — тихо сказал Иисус, — разве обида, нанесенная телу, болезненнее, чем те, что наносятся духу?
— Так, Господи, но Ты должен учитывать и то, что, обижая меня, Твоего служителя, они наносят обиду Тебе. Я же не за себя болею, а за Тебя.
— А разве Я не больший служитель Богу, чем ты? И не простил ли Я тех, кто Меня пригвоздил к кресту?
— С Тобой невозможно спорить, Ты всегда
— Дон Камилло, ты Кому собрался рассказывать о Ветхом Завете? А что до всего остального — Я отвечу. Ну и, будем откровенны, ты получил по шее не зря — будешь знать, как разводить политику в доме Моем.
Дон Камилло простил. Но одна вещь не давала ему покоя, словно кость в горле: ему было ужасно любопытно, кто именно его треснул.
Прошло некоторое время, и однажды вечером дон Камилло увидел сквозь решетчатое окошко исповедальни лицо Пеппоне, вождя местных коммунистов.
Уже одно то, что Пеппоне пришел на исповедь, не могло не ошеломить. Дон Камилло приосанился:
— Господь с тобою, брат, ибо ты нуждаешься в Его святом благословении как никто другой. Давно ты не был у исповеди?
— С 1908 года, — ответил Пеппоне.
— Представляю, сколько ты нагрешил за двадцать восемь лет — с теми-то идейками, что вбил себе в голову.
— Немало, — вздохнул Пеппоне.
— Ну, например?
— Например, два месяца назад я вас отдубасил.
— Тяжкий грех, — ответил дон Камилло. — Подняв руку на служителя Божия, ты оскорбил самого Бога.
— Я раскаялся в этом! — воскликнул Пеппоне. — И потом, я вас бил не как служителя Божия, а как политического противника. Минутная слабость…
— А кроме этого и кроме принадлежности к этой твоей проклятой партии, имеешь ли ты грехи на совести?
Пеппоне выложил все, что у него накопилось. По большому счету, не так уж много, и дон Камилло с этим быстро покончил, наказав прочесть пару десятков «Отче наш» и «Богородицы». Пеппоне встал на колени перед алтарной оградкой для исполнения своей епитимьи, а дон Камилло преклонил колена у Распятия.
— Господи, — сказал он, — прости, но я ему сейчас врежу.
— Даже не думай, — ответил Иисус. — Я его простил, и ты должен простить. В сущности, он хороший человек.
— Иисусе, не верь Ты этим красным, — все равно в конце концов надуют. Посмотри лучше на него: разбойничья рожа!
— Рожа как рожа, а у тебя, дон Камилло, сердце точит яд.
— Господи, я ведь хорошо Тебе служил, лишь об одном прошу: позволь, я ему разок, всего один раз заеду подсвечником по затылку! Ведь это просто подсвечник!
— Нет, — ответил Иисус. — Руки даны тебе, чтобы благословлять, а не чтобы бить.
Дон Камилло вздохнул, поклонился и вышел из-за оградки алтаря. Он обернулся, желая еще раз перекреститься, и оказался как раз за спиной у коленопреклоненного Пеппоне.
— Хорошо, — прошептал он, молитвенно складывая руки и умоляюще глядя на Иисуса, — руки мне даны, чтобы благословлять, но ноги-то — нет!
— Это верно, — произнес Иисус из-под свода, — но прошу тебя, дон Камилло, — один раз и хватит!
Пинок был молниеносным. Пеппоне не шелохнулся. Только поднялся на ноги и вздохнул с облегчением:
— Я уже десять минут ждал чего-то такого, и теперь мне намного спокойнее.
— Мне тоже! — воскликнул дон Камилло: с его сердца будто камень свалился, и теперь оно было свободным и ясным, как летнее небо.