Малый мир. Дон Камилло
Шрифт:
— Ну ладно, — резко сказал отец.
Потом он достал из кармашка куртки тысячелировую бумажку и на глазах у изумленного священника бросил ее в ящик для пожертвований.
— Я всегда плачу по счетам. Спокойной ночи.
Отец никогда этой историей не хвалился, но в Боскаччо и по сей день есть безбожники, которые утверждают, что в тот день Господь испугался.
Низина она такая: люди там не крестят детей и богохульствуют — не для отрицания существования Божия, но чтобы Ему насолить. До
История вторая
В Боскаччо приезжали иногда городские: строители, автомеханики. Они приезжали подкрутить болты на железном мосту через реку или зацементировать стенки шлюзов очистительных каналов.
Они носили соломенные шляпы или береты, лихо сдвинутые набок. Они садились в трактире Ниты и заказывали пиво и бифштексики со шпинатом.
Люди в Боскаччо ели дома, а в трактир ходили ругаться, играть в кегли и пить вино в компании.
— Есть вино, суп на сале и яичница с луком, — сообщала Нита с порога.
Тогда городские заламывали свои соломенные шляпы на затылок, начинали стучать кулаками по столу и громко обсуждать прелести Ниты, галдели они, как гуси.
Городские вообще ничего не понимали: когда они разъезжали по деревне, то буянили и скандалили, ну точно свиньи в кукурузном поле. У себя дома они ели котлетки из конины и приезжали в Боскаччо требовать пива, когда там разве что вина можно было выпить, и хамили таким людям, как мой отец, у которого было триста пятьдесят голов скота, двенадцать детей и пятнадцать гектаров земли.
Теперь все уже не так, и в деревне кое-кто уже тоже носит береты, лихо сдвинутые на одно ухо, ест котлетки из конины и кричит на публике о прелестях девушек из трактира: телеграф и железная дорога много сделали в этом отношении. Но тогда все было по-другому, и когда в Боскаччо заявлялись городские, многие задумывались, выходя из дома, заряжать двустволку дробью или пулями.
Благословенная деревня Боскаччо, так уж она была устроена.
Однажды мы сидели на бревне у гумна и смотрели, как наш отец мотыгой вытесывал из тополиного полена лопату для зерна. И тут прибежал Кикко.
— Ух, ух, — сказал он. Кикко было два года, и он еще не умел произносить длинные речи. Для меня так и остается загадкой, каким образом наш отец всегда разбирал то, что лепетал Кикко.
— Там какой-то чужак или большой зверь, — перевел отец и велел принести ему двустволку. Затем он направился, увлекаемый Кикко, на лужайку перед первым ясенем.
Там мы нашли шестерых этих чертовых городских, у них были треноги и красно-белые рейки, которыми они что-то измеряли, вытаптывая наш клевер.
— Вы что тут делаете? — спросил отец у того, кто стоял со своей красно-белой
— Занимаюсь своим делом, — ответил тот, даже не оборачиваясь. — А если бы вы занялись своим, то сберегли бы силы и время.
— Убирайтесь, ^закричали остальные, толпившиеся посреди клевера у треноги.
— Вон отсюда! — сказал мой отец и наставил на городских идиотов двустволку.
Они, как только взглянули на него и увидели, что он стоит на дорожке, высокий и мощный, подобно тополю, так сразу похватали свои инструменты и дали деру, словно зайцы.
Вечером мы опять сидели на гумне вокруг пня и смотрели, как отец заканчивает вытесывать лопату. И тут появились те шестеро городских в сопровождении двух стражей порядка, за которыми им пришлось тащиться аж на станцию Гаццола.
— Вот он, — сказали эти жалкие типы, показывая на отца.
Отец продолжал строгать, не поднимая головы. Старший из стражей порядка, капитан, заметил, что он не понимает, что произошло.
— Ничего не произошло. Я просто увидел шестерых чужаков, которые вытаптывали мой клевер, и прогнал их прочь с моей земли.
Капитан сказал, что это был инженер с подручными и что они приехали сделать замеры для прокладки рельсов под паровой трамвай.
— Они могли бы сказать об этом. На мою землю заходят, спрашивая разрешения, — заявил отец, любуясь своей работой. — Не говоря уж о том, что по моим полям не должен ездить никакой трамвай.
— Если нам будет так удобней, то трамвай по ним поедет, — злобно ухмыльнулся инженер. Но отец мой как раз в эту минуту заметил на рукоятке лопаты какую-то неровность и принялся ее заглаживать.
Капитан сказал, что отец обязан пустить инженера и его помощников.
— Это дело государственное! — подчеркнул он.
— Вот придет из правительства бумага с печатями, тогда пущу, — сказал отец вполголоса. — Я свои права знаю.
Капитан согласился, что тут отец действительно в своем праве и что инженер должен предоставить ему бумагу с печатями.
На следующий день инженер и пять его подручных вернулись: они зашли на гумно в соломенных шляпах, сдвинутых на затылок, и в беретах, заломленных набок.
— А вот и документ, — сказал инженер и протянул моему отцу лист бумаги.
Отец взял бумагу и пошел к дому, а мы за ним.
— Читай не спеша, — приказал он мне, когда мы зашли в кухню. Я прочел, а потом прочел еще раз.
— Пойди и скажи им, что они могут проходить, — в конце концов мрачно произнес отец.
Я побежал, а вернувшись, последовал за отцом и всеми остальными на чердак. Там мы устроились у круглого окна, выходившего в сторону полей.
Эти шестеро идиотов дошли по дорожке, что-то напевая, до первого ясеня. Затем мы увидели, как они начали в гневе размахивать руками. Один было рванул в сторону нашего дома, но остальные его удержали.