Малый мир. Дон Камилло
Шрифт:
Карола затянула «Красное знамя» [41] . Впрочем, пение ее продолжалось недолго, так как дон Камилло запустил кол ей вслед.
А ночью опять послышался вой, и в этот раз даже дон Камилло со своей чистой совестью не смог заснуть.
На следующее утро дону Камилло повстречался Пеппоне.
— Я слышал, — сказал он, — вы вчера ходили посмотреть, что там за пес. Я тоже ходил, но ничего не увидел.
— Если собака воет на дамбе по ночам, то значит ночью она там есть, — пробормотал
41
«Красное знамя» («Bandiera rossa» — ит.) — гимн итальянских коммунистов.
— И?
— И тот, кто хочет ее найти, должен идти на дамбу ночью, когда собака там, а не днем, когда ее там нет.
Пеппоне пожал плечами.
— Кто ж туда ночью-то пойдет? Все боятся так, будто это черт рогатый.
— А ты? — поинтересовался дон Камилло.
Пеппоне поколебался.
— А вы? — спросил он.
Некоторое время оба шли молча.
— Если бы кто-нибудь составил мне компанию, — прервал молчание дон Камилло, — я бы сходил.
— Ну и я, — парировал Пеппоне, — если бы только кто-нибудь согласился пойти со мной. Только трудно такого найти.
— Точно, — согласился дон Камилло, бессовестно игнорируя тот факт, что если двое ищут себе спутника, то проблема решается автоматически.
Несколько минут они растерянно смотрели друг на друга.
— Ну что, значит, сегодня после девяти? — окончательно сдавшись, развел руками Пеппоне.
Они встретились после девяти и, соблюдая предосторожность, прошли по виноградникам. Будь у них с собой усилитель звука, их сердца грохотали бы, как пулемет в пылу сраженья. Дойдя до дамбы, они сели под каким-то кустом и, сжимая в руках двустволки, стали ждать.
Время шло. Было тихо, как на кладбище. Из-за облаков выглянула луна и осветила печальный пейзаж.
И тут раздался вой. От этого протяжного цепенящего звука сердце застыло в груди у дона Камилло и у Пеппоне. Вой шел со стороны реки. Осторожно пробираясь меж кустами, дон Камилло и Пеппоне поднялись на дамбу, как солдаты, выходящие из окопа навстречу врагу.
Вой повторился, сомнений быть не могло — он шел из зарослей тростника, шагов на двадцать от берега уходивших в воду. Оба вглядывались туда изо всех сил, но смотреть было трудно: луна отражалась в воде и слепила глаза. Внезапно они ясно различили двигающуюся тень и тут же взяли ее на мушку.
Как только вой зазвучал опять, раздались выстрелы, и завывание сменилось жалобным скулением.
Тогда страх их отпустил, они скатились с дамбы и побежали к тростнику. Дон Камилло, подобрав полы сутаны, вошел в воду, Пеппоне за ним.
В самой середине тростниковых зарослей они нашли раненого черного пса. Пеппоне осветил его фонариком.
Это был хороший пес, он сразу лизнул Пеппоне в руку, и тому расхотелось в него стрелять.
— Вы попали ей в лапу, — сказал Пеппоне дону Камилло.
— Это мы вместе попали ей в лапу, если уж на то пошло, — уточнил дон Камилло.
Пеппоне ухватил собаку за ошейник и приподнял. Под ней в воде плавал мешок, зацепившийся за тростник. Дон Камилло подтянул его к себе. Это был большой
Пеппоне перерубил ножиком стянувшую мешок проволоку. В ту же секунду он вскочил, побледнев, и уставился на дона Камилло.
— Вечная история, — тихо сказал тот. — Порешили человека, засунули в мешок, да и кинули в реку. А у человека была собака. Она прыгнула вслед за хозяином в воду и поплыла. А мешок несло течением вниз. Он зацепился за тростник у Стоппье, затем у Казабручата. Днем псина пряталась или искала себе пропитание, ночью возвращалась к хозяину. Сколько же времени она выла по ночам? Слышали-то ее только тогда, когда мешок застревал у деревни.
Пеппоне покачал головой.
— Но выла-то она почему? И почему она выла ночью?
— Бывает подчас, что совести приходится одалживать голос у собаки, чтобы люди ее услышали, ведь голос совести лучше слышен ночью.
Собака приподняла голову.
— Совесть, — громко сказал дон Камилло.
Собака в ответ заскулила.
Кем был несчастный утопленник, узнать так и не удалось, вода и время уничтожили все возможные приметы. После своего долгого плавания он наконец обрел пристанище в освященной земле.
Потом умерла и собака. Дон Камилло и Пеппоне похоронили ее, вырыв глубокую, как шахту, яму, чтобы она покоилась с миром.
Но в деревнях и на хуторах, разбросанных по берегу реки, нередко и теперь среди ночи люди просыпаются в холодном поту, они слышат завывание собаки и будут слышать его всю свою жизнь.
Осень
Третьего ноября днем в приходской дом явился типограф Баркини.
— Так и не пришел никто, — с порога заявил он. — Видимо, они и вправду не намерены что-либо делать.
— Время еще есть, — возразил дон Камилло, — всего-то четвертый час.
Баркини покачал головой.
— Каким бы коротким ни был текст, мне нужно три часа, чтобы его набрать, а еще откорректировать, а еще напечатать. А печатать по одному листку при свете факела — безумие. Так что помяните мое слово, дон Камилло. Ладно, в случае чего я сообщу.
Дон Камилло из пущей предосторожности выждал еще час. Новостей от Баркини не было. Тогда дон Камилло накинул плащ и пошел в мэрию. Никого, естественно, он там не застал и решительно двинулся к мастерской Пеппоне. Там он и нашел мэра, который подтягивал гайки на болтах.
— Добрый вечер, синьор мэр.
— Нет тут никаких мэров, — грубо ответил тот, не отрывая взгляда от гайки. — Мэр в мэрии, а тут гражданин Джузеппе Боттацци, гнущий спину, чтобы заработать себе на хлеб, в то время как некоторые прохлаждаются, разгуливая по городу.
Дона Камилло эта речь нисколько не смутила.
— И правда, — подтвердил он. — Хотелось бы, однако, попросить гражданина Джузеппе Боттацци о любезности, если, конечно, от Коминтерна не поступало прямых указаний товарищу Пеппоне, чтобы он вел себя как последний грубиян даже тогда, когда он не находится при исполнении…