Малый мир. Дон Камилло
Шрифт:
А люди смеялись. Смех утих через час, когда до городка дошла весть о ранении Пицци.
Пицци умер на следующее утро. Карабинеры допросили его жену. Она смотрела на них расширенными от ужаса зрачками.
— Вы никого не видели?
— Я была в другой комнате, услышала выстрел и нашла мужа на полу. А больше ничего не видела.
— А мальчик где был?
— Спал уже.
— А теперь где он?
— Я его к бабушке отправила.
Так больше ничего узнать не удалось. В револьвере Пицци обнаружилась нехватка одного заряда. Пуля, пробившая Пицци висок, была
Дон Камилло прочел заключение, прочел показания родственников, где заявлялось, что Пицци уже долгое время находился в подавленном состоянии из-за неудавшейся сделки с семенами и много раз хотел уже со всем покончить, — и пошел поговорить с Христом.
— Иисусе, — воззвал он, и голос его был грустен, — это первый человек в нашем городке которого я не могу отпеть. И это справедливо, потому что, кто сам себя лишает жизни, тот убивает Божие творение и наносит вред своей душе, и не имеет права покоиться на освященной земле, если судить уже совсем строго.
— Именно так, дон Камилло.
— А если уж ему дозволяют быть похороненным на кладбище, он должен отправиться туда один, как собака, потому что сам отрекся от своего человеческого достоинства и уподобил себя животному.
— Это печально, но так оно и есть.
На следующее утро, а дело было в воскресенье, дон Камилло произнес страшную проповедь о самобийстве. Он был безжалостен и неумолим.
— Я бы и близко не подошел к телу самоубийцы, — сказал он под конец проповеди, — даже если бы знал, что, подойдя, мог бы его оживить.
Похороны Пицци состоялись в тот же день после обеда. Гроб погрузили на бедный, ничем не приукрашенный катафалк третьего разряда, и он, покачиваясь, двинулся в сторону кладбища. За гробом ехали два экипажа с женой, сыном и двумя братьями Пицци. Когда траурный кортеж въехал в городок, люди начали закрывать ставни и подглядывать в щелочки между ними.
И вдруг у всех перехватило дыхание — откуда ни возьмись вынырнул дон Камилло с двумя мальчиками-алтарниками и большим крестом. Он возглавил процессию и запел псалом.
Когда процессия дошла до церковного двора, дон Камилло кивком велел братьям Пицци снять гроб с катафалка и занести в церковь. Там дон Камилло отслужил заупокойную мессу и благословил усопшего. Потом он опять стал во главе погребального кортежа и шел пешком через весь город, распевая в полный голос псалмы. На улицах не было ни души.
На кладбище гроб опустили в свежевырытую яму. Дон Камилло набрал полную грудь воздуха, и голос его был, как раскат грома.
— Да воздаст тебе Господь за твою честную жизнь, праведник Антонио Пицци.
Потом он кинул горсть земли в могилу, благословил гроб и медленным шагом вернулся в церковь по пустынным из-за всеобщего страха улицам городка.
Войдя в церковь, дон Камилло спросил Христа.
— Господи, Ты упрекаешь меня в чем-то?
— Да, дон Камилло, провожая покойного в последний путь, священники обычно не носят пистолет в кармане.
— Понимаю. Мне надо было держать его в рукаве, раз — и достал!
— Нет, дон Камилло, подобного рода предметы оставляют дома даже в тех случаях, когда в последний путь провожают того, кто был… самоубит.
— Могу держать пари, Господи,
— Я не стану с тобой об этом спорить — они уже его пишут, — ответил Христос.
— Теперь меня ненавидят все: те, кто убили Пицци, и те, кто знают, как знает об этом весь город, что Пицци был убит, но упорно не хотят, чтобы кто-то подвергал сомнению версию о самоубийстве, и даже родственники Пицци, которым так хочется, чтобы все думали, что они и не подозревают, что Пицци не сам себе пустил пулю в лоб. Один из братьев его и то спросил меня: «А что, разве не запрещается вносить в церковь гроб с самоубийцей?» Даже жена его меня ненавидит потому что боится, не за себя боится, а за сына и ради сына — молчит.
Заскрипела боковая дверь, дон Камилло обернулся и увидел входящего сына Пицци.
Мальчик встал перед ним и сказал твердым голосом взрослого мужчины.
— Спасибо вам от имени моего отца.
И вышел, легкий и тихий, как тень.
— Видишь, дон Камилло, вот человек, который не ненавидит тебя, — сказал Христос.
— Но сердце его уже полно ненависти к тем, кто убил его отца, и это замкнутый круг, который не разорвать даже Тебе, отдавшему Себя на Распятия ради этих бешеных псов.
— Жизнь мира еще не закончена, — ответил спокойно и ясно голос Христа, — жизнь мира только начинается. В небесах время измеряется милиардами веков. Не теряй веру, дон Камилло, еще есть время. Время еще есть.
Страх нарастает
После выхода приходской газеты дон Камилло оказался в полной изоляции.
— Мне кажется, что я среди пустыни, — пожаловался он Христу, — даже если вокруг сотни людей. Они стоят в полуметре от меня, но нас как будто разделяет стеклянная стена в полметра толщиной. Я слышу их голоса, но они доносятся до меня как будто из другого мира.
— Это страх, дон Камилло, — отвечал Христос, — они боятся тебя.
— Меня боятся?
— Тебя, дон Камилло. Они боятся тебя и ненавидят. Они свили себе уютное гнездо из лжи и трусости. Никто не мог заставить их знать правду, потому что никто публично не произносил ее вслух. А ты раскрыл им правду, и они теперь обязаны ее знать. За это они тебя ненавидят, поэтому боятся. Когда ты увидишь, что твои братья, как овцы, подчиняются приказам тирана, и изо всех сил закричишь: «Очнитесь от вашей дремы, посмотрите на свободных людей, сравните свою жизнь и жизнь свободного человека!», — они не будут тебе признательны, они возненавидят тебя, а если смогут, убьют. Потому что ты вынудишь их заметить то, что они и так уже знали, но из стремления к спокойной жизни предпочитали не замечать. У них есть глаза, но они не хотят видеть. Они имеют уши, но не хотят слышать. Они трусливы, но не хотят, чтобы другие люди говорили им об их трусости. Ты вслух сказал о несправедливости и поставил их перед тяжелым выбором: молчишь — значит, соглашаешься на произвол, не согласен — значит, не можешь молчать. Насколько удобнее было не знать о произволе, не замечать его! Разве тебя это удивляет?