Мама мыла раму

Кабыш Инна Александровна

Метемпсихоза

Себе в день рождения

Несметность тел и неизменность душ. Когда б могла я верить в эту чушь, я б захотела быть не мотыльком, не птицею, не рыбой, не цветком, не горною вершиной, не звездой, а женщиной. Причем, не молодой, а между тридцатью и сорока: не больше и не меньше. На века.

«Об жизнь земную изувечась…»

А. В.

Об жизнь земную изувечась, о всех, кто в ней — меж нас — гурьбой, я знаю, для чего мне вечность за гробом: чтобы быть с тобой. Здесь места нет, где быть нам вместе, но там, где ты мне будешь брат, нет места ревности и мести… …Жаль только, с братьями не спят.

«Курск»

[1]

А

родина, как водится, одна, а у нее нас много, слишком много… И если на нее взглянуть со дна, то до нее нам дальше, чем до Бога. И нет нас там, где ищете вы нас: в гробу железном нас искать нелепо, последний в жизни выполнив приказ, всем экипажем поднялись мы в небо. …Такая смерть — что не собрать костей, такая жизнь — где ничего не светит… Россия, береги своих детей, не то одна останешься на свете. Не реки впадают в море — в море впадает горе: никогда его на карте не убавится… Нынче самое большое море — Баренцево.

1

Подводная лодка, затонувшая 12 августа 2000 г.

Песня о десантниках

Поскидали десантники, словно формы, тела. Улетели, касатики, не дождавшись тепла. То не ангелов пение, не оркестр духовой — это бабье терпение, перешедшее в вой. Кто-то скажет: «За Родину…» Кто-то всхлипнет: «Зазря…» И, подобная ордену, загорится заря. Дать бы всем: Богу — Богово и царево — царю, а всем прочим немногое — вот такую зарю. Станут младшие старшими — в небеса из грязи. Не торгуются с павшими: все, что хочешь, проси. Только мертвым, им пофигу: что звезда им, что крест. …В жизни есть место подвигу, слишком много есть мест.

«Снова в поле чистом кто-то стонет…»

Снова в поле чистом кто-то стонет, а над ним кружится воронье… Никакая родина не стоит тех, кто умирает за нее. В небесах высокая награда будет всем, кто до нее дорос. Видит Бог, кому все это надо, — женщина не видит из-за слез.

«Нет хуже месяца, чем ноябрь…»

Юрию Полякову

Нет хуже месяца, чем ноябрь, и нету места грустней России. Собака воет как волк. Но я бы, если б, конечно, меня спросили, сказала: «Чтобы бежать в Египет, нужна причина не дай-то Боже!.. А у меня и стакан не выпит: Что ж я все так вот возьму и брошу?..»

Полет шмеля

Мой маленький сын нашел мертвого шмеля и, рыдая, прибежал ко мне. Я, не моргнув глазом, сказала, что если шмеля положить на веранде на солнце, он оживет… Рано утром сын первым делом побежал на веранду. Обогнав его в три прыжка, я спихнула шмеля на землю и ткнула пальцем в небо: «Вон он!.. Видишь?..» Сын задрал голову и, щурясь от солнца, сказал: «Здорово летит!..» А я опустилась в кресло и подумала, что осушить слезинку ребенка может только высшая гармония, то есть сказка, потому что она самая большая правда, которая принимает форму маленькой лжи, чтобы ребенок мог ее вместить, и что Евангелие — это, конечно, сказка, но ведь нас предупредили: «Будьте как дети», — только тогда вы сможете увидеть полет шмеля в пустом небе.

«Что там юность…»

Что там юность, что молодость, что тридцать пять! — впереди еще вся красота, ибо нужно по капле ее собирать, словно воду в пустыне с куста: и младенческий смех, и морщину на лбу, и слезу, и рубец, и венец… И взаправду красивой я буду в гробу, когда всё соберу

наконец.

Воспоминание о пионерлагере

Я помню лагерь в Кобулети, где было море — в первый раз и где совсем еще мы дети — шестой, а может, пятый класс. Мы пионеры. Пионерки. У нас горнист трубит чуть свет. У нас десанты и проверки. У нас котлеты на обед. Мы ходим строем, дышим хором, у нас не танцы, так кино, а за некрашеным забором с утра до ночи пьют вино. И, дружка дружку в бок толкая, мы ненасытно смотрим в щель: там жизнь настолько не такая: ну где в ней смысл? ну где в ней цель? Там бесконечное застолье — не пашут, не читают книг. Они едят все время, что ли? Лаваш, долма, реган, шашлык. Едят — а все не убывает, пьют — а бутылка все полна: ведь так на свете не бывает! На этом, дорогая, на том — только так и будет: пир на весь мир, отец и мать: никто нас горном не разбудит, никто вовек не будет спать.

НОВЫЕ СТИХИ

Золотые ранеты

А пастор говорил про Небесное Царство, где будет «вечное блаженство», и старушки на скамейках согласно кивали головами, а я никак не могла представить себе «блаженство», тем более «вечное», и потому не верила в Царствие Небесное и возвращалась домой грустная. А бабушка, которая вела меня за руку, думала, что ребенок просто устал, а сама всю дорогу пела. И мне было стыдно, что бабушка и все остальные верят, а я — нет, но мне стыдно было в этом признаться. Но однажды, когда мы возвращались с вечерней службы и бабушка по обыкновению запела: Скоро кончатся мытарства и настанет Божье царство… — я вдруг спросила: «А как ты себе его представляешь?» И бабушка, прервав пение, покосилась на меня и сказала: «Там всюду яблони, а на них — всегда яблочки». «Золотые?» — уточнила я. «Что? — не поняла бабушка, но, сообразив, добавила: — золотые ранеты». И я аж подпрыгнула от радости: ранеты росли у нас в саду, это были мои любимые яблоки. Мы отправились дальше, и бабушка снова запела, а я всю дорогу домой шла вприпрыжку, потому что теперь тоже верила в Небесное Царство, как верю в него и теперь, хотя теперь знаю, что там нет никаких ранетов.

«И хотя стоял только ноябрь…»

И, взяв девицу за руку,

говорит ей: «талифа-куми»,

что означает: «девица,

тебе говорю, встань».

Мк. 5:41

И хотя стоял только ноябрь, сад выглядел совсем по-зимнему: всюду лежал снег и деревья были голые и только на одной яблоне — черной и усыпанной снегом — висели яблоки, крупные и красные. Как будто она только что стряхнула последний лист, но вдруг раздалось «талифа-куми» — и на ней — мертвой и покрытой белым саваном — тут же, как румянец на щеках, заалели яблоки, и я впервые подумала, что воскреснут не только все, но и всё, например, деревья, и что, может быть, в раю будет эта самая яблоня и, может, вообще, это уже рай, которого я просто не замечала, потому что не ожидала, что он так близко.

«Мне сорок пять — какое счастье…»

Мне сорок пять — какое счастье, что, например, не двадцать пять, что страсти сгинули мордасти и не воротятся опять. Что от любви и от плакатов свободна, как сказал поэт, от ползунков и автоматов (и жаль, что от тетрадей — нет). Что так спокойно и смиренно я день за днем смотрю вперед. Теперь я знаю: тело бренно, и все бреннее каждый год. И я могу не быть красивой — другим оставлю этот крест. А в отношениях с Россией — она теперь меня не съест. И что мне все на свете храмы, когда чем дальше, тем ясней: я скоро стану старше мамы, я скоро буду вместе с ней. И хорошо, что стали дети и выше, и умней меня. И так прекрасно жить на свете — и день прекрасней ото дня.