Мама
Шрифт:
Пошутил он тогда или нет — сказать трудно. Юджи сразу не сообразил. А потом переспрашивать было уже как-то неловко.
Замелькал зелеными кронами лес. В глазах рябило. Юджи сощурился.
Он посмотрел на Гарри, который сейчас управлял вертолетом. Вот Гарри знал, что романтики здесь не будет. Гарри вообще много всего знал. Уж неизвестно откуда, вроде не такой старый, хоть и постарше Юджи.
Гарри пришел сюда за деньгами. За заокеанную службу платят несоизмеримо больше, а у Гарри на родине жена, двое маленьких детей, мать в доме для престарелых,
Юджи почесал нос. Хотелось чихнуть. То ли простудился, то ли аллергия разыгралась. На что? Да вот на эту занудную тошнотворную зелень, в которую всматривается битый час.
Лес внизу кончился. А через поле быстро передвигались четыре фигурки.
— Стой, — крикнул Юджин. — Вон, внизу. Как и предупреждали: четверо в гражданском.
Гарри оскалился. Новость его порадовала, видимо, ему тоже надоело кружить как заведенному. Тем не менее, когда заговорил, голос его был полон яду:
— Какое «стой»? Не на велосипеде же. Сейчас я ниже возьму, а ты давай бей на поражение.
— Там же бабы, — растерялся Юджин.
— Бабы тоже враги, — рассудительно заметил Гарри. — Думаешь, если она в юбке, то относится к нам по-другому? Ничего подобного. Кроме того, был приказ, а приказы не обсуждают.
29
Анри и Жанна шли теперь плечом к плечу. Беспредельщик — шило у него, что ли, в заднице? — усвистал вперед, а Эл держится возле него, как пришитая. Француз же попросту устал торопиться. Президент не убежит. Он хоть и бывший, но в отличие от Славы не бегает.
Жанна топала рядом, так как взяла на себя обязанность замыкать шествие. Но против некоторой дистанции между ними и Вячеславом с проституткой ничего не имела. Она шла и украдкой смотрела на экс-сутенера. Француз странным образом изменился. Рожа лощеного хлыща, которая казалась ей наглой, была милой и обаятельной. Да и сам хлыщ был теперь не хлыщ, а какой-то свой, домашний, уютный мужчина. Мужчина, рядом с которым можно вспомнить, что она женщина. Ах, какое это чувство. А казалось, что оно давно и навсегда забыто.
Жанна всматривалась в милое лицо с испанской бородкой. Интересно, как мог человек настолько резко измениться за ночь? Или это просто изменилось ее к нему отношение? Вот так вот и бывает. Мы узнаем людей с новых сторон, они оказываются другими, нежели нам казалось. А мы пожимаем плечами и говорим: «Он изменился». Нет, не он изменился, а наше отношение изменилось. Просто врожденный человеческий эгоцентризм не позволяет себе в этом признаться.
— Что ты так смотришь?
Милое лицо улыбалось. Господи, он еще не разучился улыбаться. А она еще умеет этому умиляться. Они еще не забыли, как можно любить. Не просто перепихнуться в придорожных кустах, не прокувыркаться, как ваньки-встаньки, кукляшки-неваляшки, всю ночь, а искренне любить. Питать теплые чувства, верить, уважать, ценить, чувствовать. Значит, мир еще не умер, значит, еще не совсем свихнулся, если они сумели вспомнить это чувство.
— Я думаю, — ответила она. — Как ты считаешь, там, где живет этот бывший, найдется место, где жить?
— Думаю, найдется, — помолчав, ответил француз. — И где жить найдем, и как заработать.
30
Тяжело ему дался этот ответ. Очень тяжело. Обманывать не хотелось, а не обмануть было нельзя. Потому что сказать правду он не мог. А правда была в расстрелянной и сожженной дотла деревушке. Даже двух деревушках. Вторую он увидел издалека, но от той осталось одно пожарище, поросшее молодыми березками, и, кроме Анри, ее, похоже, никто не приметил, даже Слава. А француз умолчал о своем наблюдении.
Потом блокпост, который расстрелял их «фольксваген». И американские десантники, которых в отместку расстреляли они. И вертолеты американских ВВС. Если прибавить все это к сгоревшим селам и кучам расстрелянных трупов в сарае, то мысли возникают нерадужные.
Он не верил в то, что они доберутся до мифического бывшего президента живыми. А уж в то, что их потом живыми отпустят, не верил вовсе. Но сказать об этом ей он не мог, а потому продолжал врать. И не врать даже, а мечтать о том, чего никогда не будет, хоть и могло бы быть.
— Я буду работать, — говорил он, стараясь не смотреть в глаза. — А ты родишь мне дочь.
— Почему не сына? — заинтересовалась она.
— Потому что я хочу дочь.
— Я не смогу.
— Почему?
— Я никогда не… — она сбилась.
Он посмотрел на нее ласково.
— Знаешь, чем женщина отличается от мужчины? Я не про анатомию, я ее тоже когда-то учил.
— Мужчина умеет на стенку писать, — все-таки съехидничала Жанна.
— Ерунда, — обиделся Анри. — При желании женщина тоже сумеет. Я серьезно.
— И чем же?
— Мужчина не умеет рожать и плакать. Вспомни, наконец, что ты женщина.
Жанна посмотрела на него серьезно, потом улыбнулась:
— В таком случае, ты замыкающий.
31
Вертолет застрекотал, когда они были уже на середине поля. Слава всмотрелся в небо и забористо выматерился. Женщины замерли. Анри, что шел теперь замыкающим, приблизился.
— Что это ты, дядька, себе позволяешь? — возмутился сутенер. — Здесь дамы.
— Здесь сейчас будут янки. Бежим.
Слава рванул вперед через поле, не дожидаясь ответа. Главное, чтобы они не остались на месте, а, повинуясь стадному чувству, потянулись за ним следом. Он оглянулся на бегу. Обе девицы и сутенер бежали следом. Хорошо.
Бурьян бил по ногам нещадно, среди высокой жесткой травы мелькали кое-где синие васильки и золотистые колосья. Слава только теперь их заметил. Откуда бы им взяться? Само наросло. Эх, твою налево! Велика ты мать-Россия, да порядку только нет. Кто это сказал?