Мамалыжный десант
Шрифт:
Едва ступили на твердое, пленный повалился животом на проклятый жилет и замер.
– Напрягитесь, – посоветовал конвоир. – Вредно лежать, застудитесь.
Майор застонал, как младенец:
– Не могу. Я не чувствую ног. Поймите, мне сорок лет, и я не разведчик.
Пришлось опять пинать и сулить, что скоро на сухом месте можно будет посидеть.
Добрели до сарая, пахло козами, но оказалась незанятой халупа. Майор свалился у стены, Тимофей постоял, осматриваясь. За сараем была протока, но уже прямая, чистая, на канал похожа.
Где-то среди домов стукнул винтовочный выстрел, ему ответила автоматная очередь, вторая… Смолкло. Да, не очень спокойный город это Вилково, нужно будет осторожность соблюдать. Подстрелят господина майора – вся тягомотина псу под хвост.
Тимофей сел под стену и принялся стягивать разбухшие сапоги.
– Переобуйтесь, господин майор. Нам придется пройти еще немного. До комендатуры.
Пленный застонал, но зашевелился – все ж есть в нем офицерская дисциплина. Наверное, на допросе сотрудничать будет охотно.
Тимофей успел выжать и перемотать портянку на одной ноге, разуть вторую, и тут, как всегда на полуделе, начались неприятности. Кто-то шел вдоль канала. Вот звякнул металл… прямо к сараю и перлись. Боец Лавренко сунул босую ногу обратно в сапог, ухватил майора за шиворот и, грозя пистолетом, поволок от стены. Понятно, проще было внутрь шмыгнуть, но сарай не дзот, без рытья надежных щелей и пулемета фига с два в нем отсидишься.
Да что ж пленный такой тяжеленный?! Тоже разбух, что ли?
Плетень под боком торчал, покосившийся и короткий, но все ж прикрытие.
Цепочка пригнувшихся фигур двигалась по берегу. Очертания шлема на головном солдате подсказали – немцы. Не везет. Тимофей оглянулся. До плавней недалеко, но все по открытому месту, да и шуршание мигом выдаст, резанут по зарослям – и конец. Майор сейчас не слишком готов к стремительным перебежкам. Хотя слегка ожил, гадюка, тянет шею, высматривает.
Встретились взглядами.
– Я скажу, что вы румын, они не тронут, – прошептал Бэлашэ.
– Только попробуй пасть открыть.
Тимофей привычным движением извлек из чехла лопатку и показал заточенное ребро полотна. Запавшие глаза пленного расширились. Верно бойцы говорят: противник наших лопат опасается посильнее штыков и автоматов.
Немцы приближались. Нервные, озирающиеся, в количестве шести-семи рыл, один вроде бы подраненный. Но пулемет у них как раз имелся: шедший вторым фриц нес ручник наперевес, на манер автомата, на шее поблескивала лента.
Тимофей жестом показал пленному: лечь харей вниз – и ни звука! Движение пистолета майора Бэлашэ вроде бы убедило, уткнулся мордой в траву, но явно не оставил буржуйско-офицерских сомнений. Пришлось тихонько провести ребром лопатки по потному загривку. Пленный замер.
Немцы приблизились. Похрустывал подорожник под подошвами, донеслось тяжелое дыхание. Притомились, так и проходите мимо,
Как же, прошли они. Что-то сказал идущий предпоследним раненый – бинты белели под распахнутым кителем. Ведущий оглянулся, фрицы свернули к сараю. Один помог сесть раненому, остальные попадали как попало, пулеметчик с облегчением прислонил свое оружие. Понятно, перекур.
Усталые немцы коротко переговаривались, пленный рядом с Тимофеем все больше напрягался. Понимает, полиглот образованный. Надо бы его хребет лопаткой потрогать, напомнить о том, что молчание не только золото, но и жизнь. Но у бойца Лавренко рук имелось ограниченное количество: в одной пистолет, в другой – последняя граната. Оставалось использовать методы чисто дипломатического убеждения.
– Не рискуйте. На том берегу русские. Немцам все равно не уйти, – прошептал Тимофей в ухо пленного.
Майор плотнее вжался лицом в траву, но его зад оставался напряженным. Выгадывает, скотина. Вообще, нужно пленным непременно рот затыкать и руки связывать. Конечно, возможностей для этого было маловато, только теперь не легче.
Немцы взялись за бодрящее средство – звякнула крышечка фляги, долетел запах коньяка. Практически над головой гады сидят, десять шагов, слышно, как фляга булькает, как бурчит в животе у среднего фрица.
Из города донеслась автоматная очередь, начали стрелять часто, немцы забеспокоились, зашпрехали, но стихло столь же внезапно, как и началось. И фрицы замолчали. В большой печали гады, так оно и правильно.
Сквозь плетень было видно так себе, в основном ноги и сапоги, еще руку с флягой. Немецкий раненый не шевелился – нехорошо ему, силы копит. Да и хватит сидеть, идите уж себе.
Тимофея волновало то, что противник сидел практически на резиновом жилете. Конечно, не до него немцам, ноги бы унести, но все же… И тут боец Лавренко беззвучно выматерился: один из фрицев не поленился дотянуться до резинового трофея и с недоумением взялся щупать. Вот же мародерская морда, что истинно фашистская сущность делает – подыхать будет, а случай прикарманить чужое не упустит. Ладно, бумаги ему на кой черт? Все равно бросит.
Немец, действительно, пощупал тяжелую резину и разочарованно оставил. Но тут же, кряхтя, поднялся на ноги. Облегчался он на стену, в шаге от камрадов, только-только не забрызгал. Европа, что с него возьмешь. И оказался прямо жуть какой деятельный: застегивая штаны, шагнул к плетню, принялся озирать плавни. Тимофей успел бесшумно поджать ноги, но сапоги майора торчали как нарочно. Может, и нарочно, черт его знает.
Немец глянул ближе, увидел лежащие сапоги, не особо поверил своим глазам – брови вскинулись, исчезли под каской. Лапнул себя за погон, ища ремень оружия – ага, а винтовка у стены сарая стоит.