Мамины субботы
Шрифт:
— Очень вкусно, отменно приготовлено. — Фрума-Либча ест с аппетитом.
— Большое спасибо. Я не такая уж великая хозяйка. Кроме того, у меня нет времени ждать, пока рыба настоится. А как у вас готовят фаршированную рыбу? Так, как у нас, или по-другому?
— У нас фаршированную рыбу делают, как в Вильне, а вот польские евреи в фарш кладут сахар. — Говоря это, Фрума-Либча краснеет как кумач, словно мама устраивает ей экзамен.
— Сахар? — удивляется мама. Она знает, что на праздник фаршированную рыбу варят в сладком и кислом. В нее добавляют изюм, цитрон или уксус, чтобы была кислинка, пару лавровых листов и пряные приправы, а еще в фарш кладут печенье, чтобы он стал коричневым.
— Свои ингредиенты, как и литовские евреи, — отвечает Фрума-Либча и еще больше краснеет. — Добавляют яйцо, соль, перец, лук. Чем мельче рубят рыбный фарш и чем дольше варят рыбу, тем лучше она получается.
— У нас еще кладут шафран, чтобы рыба была желтой, — добавляет мама и заранее тает от счастья: хозяйка! Настоящая хозяйка!
— На виленских улицах я видела женщин, которые несли в закутанных горячих горшках дробленый горох и продавали его бумажными кулечками, — смеется Фрума-Либча.
— Ну да. — Мама не может понять, что тут удивительного. — Торговки покупают дробленый горох и мажут его на хлеб. Другие женщины носят на продажу вареную овсянку, забеленную молоком. Зимой, сидя у своих корзин, торговки отогреваются горшочком горячей овсянки. Есть ведь поговорка: один плачет, что жемчужин мало, а другой, что каша в рот не попала.
Мама выходит в полутемную мастерскую и берет с угольного ящика загодя припасенный и накрытый салфеткой загадочный поднос. Она возвращается сияя:
— После рыбы хорошо что-нибудь выпить. — Она снимает с подноса бутылку вина и несколько серебряных бокальчиков.
— Ты взяла пасхальные бокалы? — изумляюсь я.
— Вот что я тебе скажу, — притворяется простушкой мама, — зачем нам целая дюжина пасхальных бокалов, если нас только двое? Весь год тоже надо жить по-человечески. У моего покойного мужа, — рассказывает она гостье, — была большая семья. Он садился за пасхальную трапезу с шестью детьми, двумя гостями и парой бедных родственников. У него было обширное хозяйство, но теперь…
Мама не договаривает и остается сидеть с опущенной головой. Тронутая до глубины души Фрума-Либча молчит. В ее глазах отражаются субботние свечи. Вино и слезы. Она не спеша берет в руку бокал и говорит с сочувствием и теплотой в голосе:
— Пусть вам будет радость от вашего сына.
— Пусть вашим родителям будет радость от вас, — отвечает ей мама.
Она хотела сказать: пусть вы будете удачной парой; но поскольку сын и его девушка еще не сообщили ей официально, что они жених и невеста, она не хочет соваться со своими поздравлениями. Наверное, они и сами между собой об этом не говорят. Ведь они оба из нынешних. Если уж обижаться, то обижаться на сына, а не его подругу. Она девушка образованная, гордая и строгая. Она не позволила сватам искать ей пару, несмотря на то, что ее отец раввин.
— А вы не выпьете? — спрашивает Фрума-Либча.
— Капельку выпью, — отвечает мама.
— Лехаим! — говорит мне с жемчужной улыбкой Фрума-Либча и отпивает из бокала. Мама тоже отпивает немного вина.
Я расслабляюсь, осушаю бокал и тут же наливаю второй. Язык у меня развязывается, и я начинаю болтать. Я говорю о том, что на печке мама хранит ящик с целым кладом пасхальной посуды. От бокальчика величиной с наперсток до большущего кубка пророка Элияу [101] . Там есть расписное блюдо для мацы и пузатые графины для вина с узкими витыми горлышками. Блюдца с красно-голубыми полосатыми ободками и блестящие чайные стаканы, сверкающие, как хрусталь. Горы мелких и глубоких тарелок — для соленой воды, в
101
Кубок пророка Элияу — обязательный атрибут пасхальной трапезы.
102
Один из обрядов пасхальной трапезы.
— Мой сын болтун, — сердится мама. Она видит, как девушка подмигивает ему, чтобы он замолчал. Она умнее его и знает, как себя вести, как находить общий язык с людьми, думает мама и пытается загладить неловкость.
— Я уже давно собиралась снять с печи кое-что из пасхальной посуды. У моего покойного мужа был целый шкаф с блестящими кастрюлями и девятью самоварами.
— Девять самоваров? — переспрашивает потрясенная Фрума-Либча.
— Медных, — скромно поясняет мама, — старых и новых. Во время войны немцы забрали медь и переплавили на пушки. Не всегда мы были такими, как теперь, и не всегда жили в такой квартире.
Она поднимается и идет в кухню, чтобы принести второе блюдо. Она чувствует, что у нее кружится голова. То ли от капли вина, которую она выпила, то ли от усталости. В это время по пятницам она уже спит. До нее долетают обращенные ко мне слова Фрумы-Либчи:
— Не думала, что у тебя такая тихая мама. Ведь сам ты такой шумный.
Она уже изучила его — мама качает головой в такт своим мыслям. По пути в кухню она останавливается в полутемной мастерской, где никто ее не видит, и шепчет:
— Она наверняка его невеста. Она не похожа на девушку, которая тыкает парню, не рассчитывая выйти за него замуж.
Вернувшись из кухни с полными тарелками, мама пребывает в большом замешательстве:
— У нас сначала едят мясо, а потом суп. Я слышала, что где-то сначала едят суп, а потом мясо.
— Давайте поступим так, как заведено у вас, — отвечает Фрума-Либча. Она ловит мой взгляд и краснеет. — Хотите, я вам помогу?
— Если вы хотите, я буду рада, — говорит мама и смотрит, как Фрума-Либча проворно и ловко разрезает мясо. Хозяйка, честное слово, настоящая хозяйка!
Она совсем теряется, когда Фрума-Либча ей первой подает самый большой кусок мяса. Она годами в первую очередь подавала еду сыну, а сама привыкла есть то, что останется.
— Нет, я не хочу так много мяса, — пододвигает она свою тарелку гостье, взявшей себе маленький кусочек.
— Значит, вы не хотите, чтобы ела и я, — обиженно морщит лоб Фрума-Либча и вдруг разражается громким и веселым детским смехом, так что мама тоже начинает улыбаться. Ей приходит в голову, что в ее мрачной квартирке этот детский смех не звучал с тех пор, как несколько лет назад умерла ее дочка Этеле, — дай Бог, чтобы невеста ее сына жила долго и счастливо. Дай Бог, чтобы она стала ее невесткой. Она будет мне как родная дочь, вздыхает про себя мама и прислушивается к тому, что рассказывает Фрума-Либча.