Мамины субботы
Шрифт:
— Я вижу, что ваш сын недоволен.
— Не обижайтесь на него за это. Он молодой человек. Ему бы пойти погулять со своей невестой, а она дни и ночи просиживает у вас.
— Но я же не прошу делать это даром. Я могу заплатить. Беда в том, что она не берет денег. Она говорит: потом заплатите за все визиты разом. А муж хочет, чтобы я платила ей не откладывая. Потом, говорит он, она не возьмет. Вот я и прошу вас, Велинька, брать деньги, причитающиеся вашей будущей невестке.
— Я что, железная касса? Если она об этом узнает, она на меня обидится. Вы хотите, чтобы она возненавидела
Бог посылает лекарство прежде, чем Он посылает болячку, думает мама, когда Лиза уходит. Мой сын встретил невесту — сестру милосердия как раз тогда, когда соседке она нужна как воздух… Вот она идет, дай ей Бог здоровья!
Первое время маме было трудно говорить Фруме-Либче «ты», но, привыкнув к такому обращению, она прибегает к нему с особым удовольствием, словно в тыканье невесте сына есть своя прелесть:
— Лиза жаловалась на тебя, говорила, что ты не хочешь брать плату за помощь ее больному мужу.
— Мне не по душе брать за это деньги, — хмурится Фрума-Либча. — Гусятник страдает от болезни, от которой пока нет лекарств.
— И все-таки, мне кажется, ты должна брать у Лизы вознаграждение, даже если потом ты отдашь эти деньги как милостыню.
— Вы правы. — Фрума-Либча смотрит на нее удивленно, словно она не ожидала таких слов от простой еврейки, торгующей фруктами.
— А своему жениху скажи, пусть заходит вместе с тобой к гусятнику, а то его жена расстраивается, что Хаимка косо смотрит на то, что ты сидишь с ее мужем. Это тяжелый заработок.
— Это не тяжелый заработок, — смеется Фрума-Либча, и вокруг ее продолговатых глаз появляются морщинки. — Когда даешь пациенту лекарства или делаешь ему инъекцию и видишь, как ему становится легче, чувствуешь удовлетворение оттого, что приносишь пользу. Когда отец хотел отговорить меня от учебы, он сказал: «Ты хочешь стать сестрой милосердия, но ведь ты будешь брать деньги за помощь людям». А я ему ответила: «Я еду учиться, потому что хочу сама себя содержать, а не потому что хочу стать сестрой милосердия. Но сколько бы медицинская сестра ни брала денег за свою работу, у нее всегда останется возможность сделать для больного больше, чем она обязана».
Фрума-Либча отправляется к гусятнику. Фигура у нее великолепная. На ногах у нее мягкие туфельки, в которых очень нелегко ступать по кривому булыжнику. Она идет тихо и осторожно, так, как она привыкла ходить в больнице, чтобы не разбудить больных.
Засунув руки в карманы фартука, опустив на лоб шерстяной платок, который она носит поверх парика, с мокрым от пота лицом и высохшими от летней жары губами, но в то же время сияя от счастья, мама смотрит вслед Фруме-Либче и радуется: полненькая… хотя она вырвалась из-под опеки родителей, она все еще раввинская дочка. Она не хочет по примеру врачей-иноверцев говорить больному, как на самом деле обстоят дела с его здоровьем. А какая она стыдливая! Кажется, каждый день видит голые тела, находится среди мужчин и все же краснеет до корней волос от любой мелочи. Не могу понять, что она нашла в моем сыне? Он не ученый, как ее отец-раввин. Со своей писанины он ничего не имеет, а она верит в него, как набожный еврей в приход Мессии.
Повернувшись к своим корзинкам,
— Раввинша, как дела у гусятника?
— Я не раввинша, — говорит мама.
— Как это вы не раввинша? Отец вашей невесты раввин, и сами вы носите парик, значит, вы раввинша. Так что же говорит ваша невеста о гусятнике? Как у него дела? — спрашивают, подмигивая, лавочники, тихо, чтобы не услышала гусятница.
— Ну, как у него могут быть дела… — Мама не поднимает глаз от своих корзин. Она боится сказать правду, боится, что по лицам соседей Лиза поймет, насколько в действительности плох ее муж.
Впрочем, со временем Лиза сама догадалась, каково положение Алтерки. Она закрыла свою гусятню и все время сидела с мужем. Улица перестала осторожничать с разговорами на эту тему. Люди собирались у ворот и пространно обсуждали болезнь Алтерки.
— У нее целый тюк неприятностей, я имею в виду Лизу-гусятницу. — Сплетница Марьяша шмыгает носом, словно собираясь заплакать. — Раньше муж даже не смотрел на нее из-за мясничихи Хаськи. Только когда болезнь совсем его подкосила, он вспомнил, что у него есть жена. Что вас тут удивляет, люди? Ему досталось по заслугам за его дурные дела. Я предсказывала, что Хаська выдоит у него все деньги и бросит его. Но что из-за этого он будет стоять одной ногой в могиле, я не ожидала.
— Это у него от оплеухи, — вмешивается торговка сладостями. — Элинька-высокий врезал гусятнику так, что тот полетел кувырком. «Ну что, вонючка, несладко? — спросил Элинька-высокий. — Куда ты лезешь? Ты что, не знаешь, что Хаська — моя баба?» — И он дал ему еще одну затрещину. От нее гусятник врезался в клетку с курами. Дай Бог, чтобы на всех неверных мужей нашелся такой Элинька! — яростно кричит торговка сладостями, и ее горечь можно понять: ее мужу, меняющему, по словам Марьяши, любовниц как перчатки, везло как иноверцу. Никакой Элинька на его пути не попадался.
— Да ладно вам, не говорите ерунды, — смеется над торговкой сладостями Марьяша. — Оплеухи Элиньки взволновали Алтерку не больше, чем муха, севшая ему на нос. Его унизил смех Хаськи. Когда Элинька лупил его, она стояла и хохотала над болваном, который позволил ей себя надуть. Именно то, что его выставили дураком, и привело его к болезни, потому что оплеуха проходит, а слово в могилу сводит.
— Тьфу на вас, сплетницы, — сплевывает Хацкель-бакалейщик. — Даже умереть спокойно не дадите.
— Вам мы дадим умереть. — Марьяша упирает руки в боки. — Вас мы похвалим больше, чем гусятника. Хацкель, скажем мы, сидел, выпучив глаза. Он говорил, что его разоряют нищие, которые обивают пороги по понедельникам.
Хацкель стоит в растерянности, а люди вокруг смеются над ним. Моя мама поднимается с места:
— Вам, Марьяша, только сплясать осталось. Не забывайте, что у вас маленькие дети. Прежде чем оговаривать больного, попросите Бога, чтобы вам самой не пришлось бегать по врачам. И для вас тоже будет лучше, если вы не будете поливать грязью лежащего при смерти, — предостерегает она торговку сладостями.