Мамка-кормилица
Шрифт:
— Совсмъ брилліантовая! Красота!
— Уходи, дуракъ, уходи! А то достанется теб,- полу снисходительно, полусерьезно отвчала ему Еликанида, а у самой у нея, какъ говорится, любо такъ по губамъ и забгало.
II
Сейчасъ только подали завтракъ для Еликаниды — молодой красивой мамки-кормилицы маленькаго Мурочки Колоярова. Завтракъ былъ поданъ въ дтскую комнату на серебряномъ поднос, застланномъ камчатной блой, какъ снгъ, салфеткой съ вензелевымъ изображеніемъ имени Екатерины Васильевны Колояровой. На поднос стояли серебряная кастрюлечка съ
— Кажется, для тебя, Еликанида, этой каши будетъ слишкомъ много.
Красивая мамка улыбнулась и отвчала:
— Что вы, барыня! Да тутъ самая малость.
— Понимаешь, манной каши теб прописано не боле двадцати граммъ на пріемъ. Я убавлю дв ложки.
— Что вы, барыня! Я сть до смерти хочу. Что-же тутъ осталось-то? Хлба положено — курица больше състъ. Котлетка самая махонькая.
— Ну, не разсуждай, бери ложку и кушай, — остановила ее Колоярова, заглянула въ записку, которую держала въ рук и прибавила: — Да, манной каши не больше двадцати граммъ. А пшенной, такъ даже всего только пятнадцать. Вдь оттого только Мурочка и плакалъ сегодня, что ты нажралась чего-нибудь вчера.
Мамка жадно ла кашу и сказала:
— Видитъ Богъ, барыня, ничего вчера на ночь не ла, кром сдобной булки съ чаемъ. Чаю, дйствительно, дв чашки выпила.
— А зачмъ?! Теб довольно одной. Это тебя волнуетъ. Чаю нельзя много пить, особливо крпкаго. Вотъ оттого сегодня Мурочка и плакалъ.
— Просто такъ плакалъ. Ребеночекъ долженъ плакать. Сдлался мокрый — ну, и заплакалъ. Онъ всегда такъ. Вы-то только не слышите. И какъ ему пеленку сухенькую подложишь — онъ и замолчитъ. Нтъ, ребенокъ нашъ не блажной. Что объ этомъ говорить. Вдь вотъ теперь спитъ спокойно.
— И все-таки, я теб не дамъ больше каши сть. Оставь. Положи ложку. шь котлетку.
Барыня вырвала отъ мамки кастрюлечку и поставила на край стола. Кормилица принялась за мясную котлетку.
— Вотъ фибрину ты можешь сть больше. Это теб полезне, — проговорила барыня.
— Какого фибрину? — удивленно спросила кормилица.
— Мясо, мясо… Главная питательная его часть — фибринъ.
— Да я, барыня, мясо люблю, а только вонъ какой махонькій кусочекъ его подаютъ.
— Это-то маленькій? Что ты! Впрочемъ, я могу велть дать еще котлетку. Но вдь въ дополненіе къ фибрину ты имешь крахмалистыя вещества, — проговорила барыня, указывая на картофельное пюре, и позвонила.
— А я, барыня, все хотла у васъ щецъ кисленькихъ попросить… — сказала мамка и улыбнулась.
— Что ты! Ты въ ум? Не смй этого и думать! — вскричала барыня. — Докторъ теб строжайше запретилъ кислыя щи. Это развиваетъ газы въ желудк.
Вошелъ лакей.
— Подайте Еликанид еще котлетку. Спросите у повара, — отдала приказъ барыня. — Но картофелю не надо. А кашу уберите.
— Хлбца-бы, барыня, кусочекъ черненькаго… — робко выговорила мамка.
— Хлбъ черный ты можешь получать только при молок. Такъ докторъ назначилъ.
— А ужъ какъ мн его, барыня, со щами хочется!
Кормилица вздохнула, убирая за об щеки пюре картофеля.
— Бодливой коров Богъ рогъ не даетъ! — пошутила надъ ней Колоярова и, смотря въ упоръ, прибавила:- Зачмъ ты такъ торопишься сть? Не торопись. Это нехорошо, это вредно. Ты должна по тихоньку, по маленьку… Ну, теперь пріостановись и выпей полъ-стакана пива. Гд у тебя пиво? Ты вчера получила бутылку на два дня.
— Извините, барыня, я вчера ее выпила, — виновато произнесла кормилица и опустила глаза.
Колоярова всплеснула руками.
— Это цлую-то бутылку? Боже мой! Ну, оттого-то Мурочка и плакалъ. Можетъ быть ужъ онъ ночью плакалъ? Не скрывай… Говори откровенно… — строго сказала барыня и сдлала серьезное лицо.
— Да нтъ-же, нтъ, Катерина Васильевна… Что вы! Онъ спалъ спокойно. Три раза грудь кушалъ и все, все у него въ порядк.
— Пиво ты обязана пить только по полустакану посл каждой ды, и ни больше, ни меньше. Ну, вотъ теб вторая котлетка… шь… — сказала Колоярова, когда лакей принесъ вторую котлету.
— Хлбца-бы, барыня… Хоть бленькаго… — пробормотала Еликанида, красиво улыбаясь.
— Нтъ, нтъ! Мучнистыхъ веществъ довольно! Павелъ, принесите ей бутылку пива.
Лакей опять удалился.
— Не бережешь ты Мурочку, не бережешь своимъ невоздержаніемъ. Грхъ теб… - продолжала Колоярова. — Ну, а ужъ теперь я теб бутылку пива не доврю, нтъ. Налью теб полъ-стакана и уберу ее… Теперь я буду слдить за твоимъ питаніемъ.
— Съ ветчины это вчера, барыня, съ ветчины… Я насчетъ пива. Пола я въ обдъ ветчины и такъ пить захотлось, такъ захотлось…
— Не будемъ давать теб ветчины. Замнимъ ее казеиномъ молока…
— Нтъ, нтъ, барыня! Я ее обожаю! — испуганно заговорила кормилица. — А ужъ за пиво извините. Я чай буду пить, кипяченую воду.
Завтракъ кормилицы кончился. Барыня все время сидла передъ кормилицей и смотрла, какъ она ла и пила, и наконецъ сказала:
— Ну, а теперь покорми ребенка, перепеленай его, уложи, а сама пойдешь гулять съ бонной на полчаса. Но прошу не больше получаса ходить. Я замчу часы.
Появилась молодая бонна въ мховой шапочк и вела за руку старшую двочку Колояровой Шурочку, одтую въ смсь благо кашемира, благо мха, блыхъ перьевъ марабу и вязаной блой шерсти, что составляло маленькую копну.
— Мы готовы, — проговорила она. — Пусть мамка одвается.
Мамка заискивающе обратилась къ Колояровой:
— Барыня, голубушка, мн сегодня что-то не хочется гулять, да и пошить на себя малость надо. Дозвольте дома остаться.
— Нтъ, нтъ, ты должно быть съ ума сошла! Ты обязана гулять каждый день. Обязана для здоровья Мурочки. Сейчасъ корми грудью ребенка и одвайся! Живо! — закричала на нее Колоярова.
Мамка повиновалась.
III