Мамочкин сынок
Шрифт:
И может, вовсе не за что... Никто этого не знает и никому не дано это ведать.
Я закричал, как взрослый. Я кричал не горлом, а всем своим существом, нутром, кишками! Я кричал легкими и сердцем, потому что мне показалось, будто меня
А оно оказалось радостным, счастливым, невероятным!
Я увижу снова папку. Ведь всё, что мы хотели, и в чём таилось моё понимание победы — спасение отца! Его возвращение!
И вот.
А точнее сказать, но вот.
Ведь его оперируют. Прямо сейчас. Именно здесь, где работает мама.
Мы повернулись и пошли к заднему крылечку госпиталя. И именно в этот момент на него из здания вышла Валеркина бабушка, операционная сестра Ольга Николаевна. Она курит папиросы, как курят их милиционерши и шофера.
И вот она вышла, закурила папироску, втянула дым, потом выдохнула его. И только тут увидела нас.
— Всё в порядке! Не такая уж тяжёлая операция! Сложная, но не тяжёлая.
И мамочка наклонилась ко мне и обняла меня. И я повис у неё на шее.
28
И это была лишь половина войны, лето сорок третьего года.
Отец, как будто с Божьей помощью, второй раз оказавшись в
И долго ещё придётся ждать, пока он не вернётся с неё аж из Маньчжурии.
Он привезёт моей мамочке коробочку с тремя округлыми кусочками ароматного японского мыла. И ещё он привезёт маме отрез китайской светлой материи, похожей на крепдешин. Для платья. И это не были трофеи. Он сказал, что купил это на рынке у китайцев. В далёком далеке.
Но мамочка так и не сшила себе нарядное платье из восточной нарядной ткани.
Она подарила его моей невесте, будущей жене, когда мы решили жениться, и, одетое только один раз, оно хранится у нас по сей день.
Может, как добрая память об живших, страдавших, ушедших. О том, как всё это было.
Как мамочка моя — конечно же, мамочка! — вырастила, охранила, спасла меня...
29
А дядя Боря, папин брат, так и пропал без всякой вести. Его пудовая гиря совсем заржавела под старой сиренью. Никто и никогда не прикоснулся к ней с тех пор.
Где же лежит он?
Про это никогда и никто не узнает.