Мамы-мафия
Шрифт:
– Да ладно! – предвкушающе говорила Труди. – Мы устроим себе чудесные времена! Вам троим я постелю матрацы в гостиной, мы будем делать энергетический массаж и ароматерапию и устраивать пикники перед телевизором, и…
– Нет, нет, – сказала я. – Твои чувства ко мне изменятся, и меня больше никто не будет любить.
Вместо того чтобы переехать к Труди, я поехала – разумным образом – с детьми на Пеллворм, хотя там не было ни утешающей подруги, ни видео с «Титаником», ни красного вина. Но мы проводили каждые рождественские каникулы в доме моих родителей, и я хотела, чтобы для детей жизнь шла так нормально, как это только возможно. К сожалению,
– В самом деле, точно как Констанца в её возрасте, – говорили они. Девочки не очень охотно выслушивают подобное. Я и сейчас хочу как можно меньше быть похожей на свою мать. Ко всему Нелли нашла мои фотографии с конфирмации – я в возрасте 14 лет с поникшими плечами, очками и школьными туфлями размера 41,5 – и из-за этого разразилась слезами.
– Что, я так выгляжу? – рыдала она.
– Нет, моя дорогая, – попыталась я успокоить её. – Ты унаследовала от меня только хорошие черты.
– Какие такие хорошие черты? – невежливо рыдала Нелли.
Моя дочь была рада, что ей наконец предоставилась возможность вернуться в Кёльн, а нам с Юлиусом не оставалось ничего другого, как терпеливо ждать на Пеллворме, пока не смонтируют чёртово отопление.
Юлиус, правда, охотно бывал здесь, и он ведь был мальчик, а мальчиков мои родители любили, да и свежий морской воздух нам обоим был на пользу. Мы килограммами собирали мидии и невзирая на погоду очень много времени проводили вне дома, не в последнюю очередь потому, что мы избегали часто пересекаться с моими родителями. Для меня было не просто проводить с ними так много времени, у них была своя особенная манера давать мне понять, кем они меня считают: а именно никем. Моя мать не пропускала ни одного дня, чтобы не сказать мне:
– Если бы ты в своё время послушала нас и нашла себе работу! Все эти годы пробездельничать! Из этого не могло получиться ничего хорошего. И вот ты здесь – без мужа и без профессии.
– И с кучей голодных ртов на шее, – имел обыкновение добавлять мой отец – как будто у меня было по меньшей мере четырнадцать детей, которые за похлёбку должны были просить милостыню на улице.
У них не было винного погреба, где бы я могла искать утешения, а для самодельной "наливки" из чёрной смородины, которую моя мать заготавливала годами, я была недостаточно несчастна. Кроме того, часто шёл дождь. Поэтому я в конце концов была действительно рада, когда Лоренц позвонил и сказал:
– Радуйся, отопление смонтировано, всё подготовлено, и Юлиус получил место в детском саду "Вилла Кунтенбунт"! Вы можете ехать домой.
Если бы он ещё сказал, что излечился от опухоли мозга, я бы возликовала от души.
Ну, во всяком случае, мы наконец снова были дома.
Я взгромоздила тяжёлый чемодан на каменные ступеньки у входной двери и глубоко вдохнула. В этот момент дверь открылась, и из неё вышел бородач из квартиры сверху. Узнав меня, он вдруг
– Приятно было снова вас видеть, – сказала я, но бородач уже убежал, причём так быстро, как будто за ним гнался сумасшедший с ножом. Наверное, он думал, что я сбежала из дурдома, в котором провела последние семь недель. При этом на сей раз на мне были туфли, причём от Гуччи.
– Я хочу спать, – сказал Юлиус. Он был ужасно бледный, и я спешно стала открывать входную дверь, которую бородач так бездумно захлопнул.
Но дверь глупым образом не открывалась. Ключ не подходил к замку.
Я позвонила в домофон.
– Да? – ответил мне голос Нелли, причём довольно мрачный.
– Нелли, дорогая, это мы! – пропела я. – Но с дверным замком что-то не так, кто-то должен сойти вниз и открыть нам дверь.
Теперь в домофоне раздался уже голос моего всё ещё мужа.
– Подожди, мы сейчас будем готовы.
– К чему готовы?
Но в домофоне раздался лишь треск.
– Мы сейчас окажемся в тепле, – сказала я Юлиусу. – Ты был очень храбрый. Потом я расскажу тебе историю об одном мальчике, который ехал на поезде и которому стало плохо.
Я услышала шаги на лестнице, затем Лоренц открыл входную дверь. Он выглядел ещё лучше, чем обычно – какой-то более загорелый. Теорию насчёт опухоли мозга можно было спокойно отмести в сторону. Этот мужчина не был болен!
Но всё-таки он мне улыбался. Примерно так же сердечно, как улыбаются продавцу пылесосов, но всё же.
– Супер, что вы так пунктуальны. Можно сразу же выдвигаться.
Выдвигаться? Куда это? Ах, как это типично для него – наверное, он не имел желания готовить.
– Если ты собираешься отправиться с нами в Макдональдс – Юлиус заблевал уже половину Кёльна, – сказала я.
– Что? – Лоренц наморщил лоб. Он присел на корточки и обнял Юлиуса, но тут же отодвинул его от себя обеими руками. – Не зарази меня, малыш. Желудочно-кишечные проблемы мне сейчас совершенно ни к чему.
– Это только из-за сока фрау Майер, – сказал Юлиус.
На лестнице за Лоренцем показалась Нелли, нагруженная, как ослик, рюкзаком, сумкой и чем-то вроде скрученной в рулон постели. Когда я увидела своё веснушчатое, длинноногое и большерукое дитя, у меня слёзы навернулись на глаза. Я не видела её пять недель. Мы ещё никогда так надолго не разлучались. Я очень скучала и звонила ей два раза в день (по мобильнику, потому что мои родители использовали телефон только в экстренных случаях. А также по праздникам и дням рождения, на экономном тарифе). Я сильно подозревала, что соскучилась только я, без взаимности. Нелли было бы достаточно, если бы я звонила ей раз в две недели (максимум).
Не важно. Я обняла свою большую дочку так крепко, что рулон постели соскользнул на пол, вместе с находящимся внутри плюшевым осликом с поникшими ушами.
– Ну что, хорошо провела время с папой?
– Мама! Не дуй мне так в ухо! – Нелли высвободилась. – Привет, Юли! Давно не виделись.
Юлиус радостно улыбнулся Нелли.
– Нелли, меня три раза вырвало. Один раз в поезде, один раз в мусорку для бумаг и ещё раз на пальто одного дяди.
– Да, из-за чего мы, наверное, появимся на стендах «Их разыскивает милиция», – сказала я, поднимая с пола плюшевого ослика. – Но что мне было делать? Я не могла записать наш адрес старому ворчуну, потому что тогда электричка ушла бы без нас. Ой, он был такой злой.