Маньчжурия. 1945
Шрифт:
Эта тактика нацистов произвела огромное впечатление и на меня… Одно дело – фронт, есть боевая задача, и ты ее выполняешь. И есть наша земля за спиной – земля, на которую никак нельзя пускать врага! Люди, коих ты должен защитить… А тут вроде бы делаешь правое дело, сражаешься с фашистами, но подставляешь простых людей под удар. И ведь ты этих людей нередко знаешь, а с родней расстрелянных немцами заложников порой приходится общаться…
Это была очень жестокая, необычная, страшная для меня война. Проще было затаиться в лесах, залечь, ограничить до минимума всякую активность, не провоцируя немцев… Но ведь были конкретные боевые приказы – наносить удары по коммуникациям нацистов! Сумеешь пустить под откос эшелон с техникой, накроется несколько модернизированных «троек» и «четверок», считай, большое дело сделали. В 1942-м и начале 1943-го эти немецкие танки оставались
Со стороны партизан. А вот пару сотен заложников фрицы обязательно расстреляют…
Кроме того, сами партизанские отряды были неоднородны. Большинство тех, что появились в 1941-м, при отступлении советских войск, первую военную зиму не пережили. Да и сумевшие спастись от плена бойцы и командиры, поначалу осевшие в тылу, не спешили вновь рисковать собой. Но когда немцы и полицаи начали их прижимать, когда враг уже без всяких заигрываний с крестьянами «щелкнул» кнутом, самостийное партизанское движение вновь развернулось в орловско-брянских лесах, в лесах Белоруссии, на Псковщине.
Но были и иные отряды – те, что формировались после заброски в тыл специальных диверсионных групп НКВД. Такие группы собирали из опытных пограничников и обстрелянных бойцов, успевших крепко повоевать в 1941-м, знакомых с действиями в тылу врага при прорывах к своим. Их хорошо оснащали и комплектовали опытными подрывниками, медиками, они имели связь с «Большой землей» и действовали без оглядки на местных, нанося очень чувствительные удары по немцам. Те мстили, с размахом мстили, запуская при этом круговорот кровавой бойни. Ведь родня казненных фрицами заложников нередко уходила в леса, имея к нацистам личный счет. А за особо громкие и показательные карательные акции партизаны отвечали точечными ударами: то главаря полицаев уничтожат, то разгромят полицейский участок или немецкий гарнизон, освободив хотя бы одну группу заложников… Эти акции гремели по округе, наводили жути на полицаев и заставляли немцев вновь расстреливать заложников! А заодно привлекать к масштабным карательным операциям уже войсковые части в ближнем к фронту тылу. Или же перебрасывать на особо «болезненные» участки специальные эсэсовские части из коллаборационистов, предателей…
Наш партизанский лагерь был неплохо укреплен и спрятан глубоко в лесных чащах, за болотом. Бурелом на подступах был искусственно, но довольно аккуратно превращен в полноценные засеки, а две основные тропы, ведущие в лагерь, охранялись двойными постами. Плюс вынесенные вперед дозоры, плюс траншеи взвода охраны, посменно заступающего на боевое дежурство… Но лагерь был стационарный, в нем жили не только партизаны-бойцы, но и члены их семей, в отличие от временных стоянок бойцов НКВД, которые успешно действовали в немецком тылу и меняли дислокацию едва ли не после каждой успешной диверсии. Ну про каждую я, конечно, приукрасил, но все же довольно часто… И в каком-то смысле наши диверсанты мой отряд и подставили: после разгрома полицейского участка и небольшого немецкого гарнизона в местном райцентре, нацисты перебросили не меньше батальона украинских эсэсовцев «навести порядок». На лагерь мобильного отряда НКВД враг выйти не сумел, зато положение нашего удалось узнать от пленного партизана, захваченного карателями в сожженном селе. Селе, где служил отец Николай…
Хотя, быть может, все дело в том, что фронт уже приблизился к нашей местности, и враг решился как можно скорее зачистить ближние тылы немцев.
Так или иначе, пытаясь спасти жизнь родных, отправившийся проведать семью молодой еще партизан, фактически подросток, выложил бандеровцам все: и систему дозоров, и положение имеющихся тропинок, ведущих к лагерю, и пароль-отзыв для дозорных. Последние тоже зевнули, привыкнув к спокойной, размеренной службе в лесной глуши… Небольшой группе полицаев и немецких егерей удалось сблизиться с вынесенным вперед боевым охранением под видом спасающихся от карателей деревенских и без лишнего шума снять партизанский пост ножами. После чего враг пошел на отчаянный рывок, а дежурные пулеметчики опешили, подарили эсэсовцам несколько лишних секунд, и те безнаказанно пробежали десяток-другой метров до их гнезда… Впрочем, станковый «максим» вполне мог остановить атаку бандеровцев своими длинными, кучными очередями. Но стоило только станкачу подать голос, как сверху на расчет
Бандеровцы практически прорвались на территорию лагеря, но выход с тропы уже прикрывал мой расчет…
– Осколочный!
– Есть!
Снаряд исчез в казеннике – и я тотчас нажал на спуск; орудие давно уже наведено на цель, и сейчас потребовалась всего пара секунд на то, чтобы докрутить маховики наводки. Целиться, правда, приходится через ствол, но и огонь я веду, слава богу, не бронебойными по движущимся «коробочкам»…
Маленькие осколочные снаряды калибра 37 миллиметров весят немногим больше шестисот граммов, взрывного вещества в них так и вовсе сорок четыре грамма – в лучшем случае! Они слабее даже простой советской «лимонки»… И все же мы открыли беглый огонь, а цепочка разрывов осколочных гранат встала на пути карателей, кричащих что-то вроде «капут вам, москали!». Мы с расчетом – заряжающим Мишей Семеновым и подносчиком Пашей Елисеевым – работаем, словно заведенные, закидывая снаряды в казенник и тут же стреляя по врагу. Мне остается лишь чуть докрутить маховики, наводя трофейную пушку на группы прорывающихся к нам полицаев…
Небольшой капонир вскоре заполнила удушливая гарь сгоревшего пороха, а небольшие мины-пятидесятки, известные также, как «огурцы», начали хаотично плясать вокруг расчета. Пока, впрочем, сильно в стороне… Но мы даже не обращаем на них внимания, вынудив врага на тропе залечь под шквалом взрывающихся друг за другом снарядов!
Немецкая противотанковая пушка Pak 36 досталась нам во время налета на стационарный пост у железнодорожного переезда. Перехватив тогда подводу с полицаями, мы переоделись в незапачканную кровью форму, надели на руки их белые повязки, сумев подобраться под чужой личиной к немецкому посту. Вот только под сеном на подводе было спрятано два немецких пистолета-пулемета MP-40 и один ППД с полным диском, гранаты… И когда мы приблизились к немцам, то открыли внезапный огонь из автоматов в упор, сноровисто закидали трофейными «колотушками» открытый блиндаж! Враг не ожидал нападения со стороны полицаев, и нам удалось уничтожить нацистский пост без потерь, захватить орудие, пусть и с разбитой осколками панорамой. После чего мы пустили под откос первый следующий навстречу нам поезд, просто разбив крепления рельсов на обеих ветках…
Правда, после той успешной атаки на железнодорожный переезд нацисты ответили расстрелом полусотни заложников, в чьих смертях я считал повинным и себя и напрочь потерял всякое желание воевать с врагом в качестве партизана. Былой авторитет был со временем потерян, но я оставался единственным профильным артиллеристом в лагере, сумел подготовить расчет и доказать начальству, что пушку, с таким трудом доставленную на нашу стоянку, целесообразно использовать именно в обороне.
И вот теперь я азартно веду огонь по врагу, забыв о былой нерешительности и страхе немецкого возмездия, забыв о чувстве вины. Теперь я защищаю соратников-партизан, теперь я защищаю их семьи, что обязательно станут жертвами карателей, коли враг до них дорвется… И как же легко, свободно я себя чувствую, каким же смелым сейчас кажусь сам себе!
Как же все-таки становится легко и просто на душе, когда наконец-то поступаешь правильно, когда сделаешь правильный выбор…
Очередная мина рванула в капонире, справа от орудия. Немецкий «огурец» не поражает размерами и все же весит чуть больше девятисот граммов, а снаряжен ста пятнадцатью граммами тротила… Близкий разрыв посек осколками казенник, а заодно и заряжающего Женю, отбросив его исковерканное тело назад. Рухнул раненый подносчик, основательно контузило и меня… Я, правда, поймал всего пяток осколков в плечо и правую руку – казенник орудия меня спас, приняв на себя основной удар. Да и снаряды наши не сдетонировали, потому как нечему было детонировать: за пять-семь минут боя мы расстреляли практически весь боезапас, выиграв партизанам время прийти в себя и организовать отпор врагу…
Немецких егерей и украинских националистов, пошедших на службу к фрицам, в тот черный день было куда больше нашего, расклад был как минимум три к одному в сторону врага. Им удалось без лишнего шума снять дозор и боевое охранение, практически без потерь прорваться через пулеметную точку и второй охранный пост под прикрытием минометного огня.
Но мы с бойцами расчета сумели задержать карателей, выиграть время на эвакуацию гражданских. Позволили прочим партизанам изготовиться к бою и задержать новоиспеченных эсэсовцев в упорном ближнем бою…