Маньчжурская принцесса
Шрифт:
– Как же!..
Горя от негодования, Орхидея выпрямилась во весь рост, из обвиняемой превратившись в обвинительницу. Цинизм и апломб этого типа возмутили ее до глубины души.
– Вы с вашим братцем пытались похитить меня в Париже, когда я выходила из больницы Сальпетриер, в которой навещала несчастную Гертруду Муре...
– С чего вы это взяли, – подал голос второй братец. – Мы вас совершенно не знаем...
– Перестаньте лгать! Вы работаете на кого-то, который не хочет сам пачкать рук, но я прекрасно запомнила ваши слова: вы еще сказали тогда, что тот, кто вам платит, хочет содрать с меня
– Какой позор! – вскричала генеральша. – Как же вам удалось сбежать от них?
– Отличный вопрос, – загоготал Орсо. – Нет, это уж точно! Если бы она нам понадобилась, то уже никуда бы от нас не делась.
– Хотите, чтобы я продемонстрировала на вас, как смогла вырваться? – предложила Орхидея. – Вспомните, какое-то время после этого вам трудно было ходить...
Корсиканец вновь пожал плечами, сплюнул на ковер и с таким видом, будто он прогуливается по улице, презрительно бросил:
– Один обман другого краше. Только с чего вы взяли, что вам поверят? Обвиняйте нас сколько хотите, но где доказательства?
Мобилизовав все свои силы, Орхидея еле сдерживала желание броситься на этого мужлана, разодрать ему лицо, выцарапать глаза. Ведь у нее не было ни доказательств, ни свидетелей. Она почувствовала, что почва уходит у нее из-под ног. Этот подонок заслуживает того, чтобы с ним поработал искусный маньчжурский палач. С каким наслаждением она бы наблюдала за тем, как ему загоняют под ногти бамбуковые сколы, поджаривают его на огне...
Она все еще подыскивала какой-нибудь убедительный аргумент, когда в разговор вмешался молчавший до того комиссар Ланжевен. Выбросив недокуренную сигарету в камин, он подошел к Лене. У Орхидеи упало сердце, когда она увидела, что на его лице играет равнодушная улыбка. Голос его, когда он обратился к Орсо, был мягким, почти нежным.
– Успокойся, Орсо! Зачем же так волноваться!
– Да разве я волнуюсь, комиссар! Я совершенно спокоен...
– Возможно. Однако то, что ты переживаешь, только естественно. Я прекрасно понимаю это. Поверь, я разделяю твое горе.
– Горе?.. О каком горе вы говорите?
На лице Ланжевена появилось скорбное выражение.
– Как? Ты еще не знаешь? Разве сегодня вечером ты не ходил в больницу?
Побелев как снег, старший Лена медленно поднялся с места и, приблизив лицо вплотную к лицу комиссара, судорожно схватился за отвороты его пальто.
– Чего такого я еще не знаю? – прокричал он. – Что там случилось в больнице? Что с мамой? Неужели?..
– А как ты думаешь, почему твой братец напился до беспамятства?
– Не хотите же вы сказать, что она...
Он никак не мог заставить себя выговорить ужасное слово. Но слезы двумя ручьями вдруг хлынули из его глаз. А ведь еще минуту назад казалось, что он вообще не способен испытывать какие-либо чувства. С неподдельным сочувствием Ланжевен положил руку ему на плечо и проговорил:
– Увы, она умерла! Я знал, что она уже не молода, но в любом случае для ее здоровья вредно было есть этот шоколад из коробки.
– Шо-шоколад... какой шоколад?
Казалось, звуки застревали у него во рту. Он с трудом двигал челюстями. В комнате вновь воцарилось зловещее молчание, когда все, затаив дыхание, ждут, что будет дальше. И вдруг Орсо
– Сука!.. Почему ты не оставила ее в покое? Решила и ее убить?.. А ведь она так верно служила тебе...
На этот раз разнять дерущихся оказалось значительно сложнее. Крича от ужаса, Аделаида напрасно бормотала, что она ничего не понимает и вообще, она ни при чем... Холодный и сухой голос Ланжевена перекрыл этот крик и сразу восстановил порядок:
– Ты понял, что ты только что признался и что все вокруг являются тому свидетелями?
– Мне на все наплевать, – рыдал Орсо. – Мама... Только ее я любил в этом мире...
– Ты признаешься в том, что вместе со своим братом убил сперва Эдуарда, а потом Этьена Бланшара?
– Да.
– Вас наняла с этой целью присутствующая здесь Аделаида Бланшар?
– Да. Я знаю, что это признание будет стоить мне головы, но если голову отрубят и ей, я умру со спокойной совестью.
Раздавленная неожиданным разоблачением, преступная мать не подавала больше ни звука. Казалось, она окаменела, как статуя. С застывшим взглядом, неподвижная, потерявшая дар речи, она производила впечатление человека, совершенно не понимающего, что происходит вокруг. Она никак не прореагировала на арест Орсо Лена и его продолжавшего спать брата, которого вынесли два полицейских агента. В салоне воцарилась давящая тишина, которая следует обычно за великими катастрофами. Прижавшись друг к другу, Орхидея и ее покровительница старались не смотреть на мадам Бланшар, но их взгляды не слушались их, притягиваемые зрелищем этого чудовища во плоти.
Оба комиссара обменялись вполголоса несколькими репликами, явно колеблясь относительно того, каким именно образом продолжать расследование этого беспрецедентного преступления. Неожиданно одна из дверей салона открылась, и на пороге появилась пожилая медсестра, которая, прокашлявшись, спросила затем здесь ли находится мадам Агата. Генеральша подняла голову.
– Да... это я!
– Извольте следовать за мною. Месье Бланшар хочет поговорить с вами. Мне кажется, – продолжала она, окинув полицейских убийственным взглядом, – эти господа забывают о том, что в доме находится тяжело больной. Подобное поведение просто недопустимо! Туда, наверх доносятся крики и отвратительная ругань.
– Боюсь то, что раскрылось сейчас, повредит вашему пациенту гораздо больше, – заметил комиссар Ланжевен.
После ухода медсестры и мадам Лекур Лартиг занял ее место рядом с Орхидеей, однако последняя как бы не заметила его присутствия. Она не отрываясь смотрела на Аделаиду, пытаясь угадать по ее лицу причины, толкнувшие ее на столь беспримерные преступления. Ей все еще казалось невероятным, чтобы мать могла решиться и в мельчайших деталях подготовить убийство двух человек, один из которых был ее кровным сыном... Правда, тут же она вспомнила чудовищные истории, которые из уст в уста шепотом передавались при маньчжурском дворе. Рассказывали, что императрица Цы Си также не остановилась перед убийством своего, сына, причем горячо любимого, молодого императора Тонг Че, поскольку он слишком горячо полюбил свою жену, а к тому же собирался взять в свои руки бразды правления, которые мать вовсе не намеревалась ему отдавать.