Мандаринка на Новый Год

Волкова Дарья

— Люб, ты несешь бред.

— Угу. А ты с Гренландией — образец адекватности.

Она снова переключает внимание на потолок.

Похоже, выбор у него очень простой. Или смириться с этим взглядом в потолок и «невосприимчивостью». Или попытаться шугануть своих тараканов. Ник вздохнул. Нет ничего труднее, чем бороться с собственными комплексами. Живучи, сволочи.

Глава седьмая, посвященная обоюдному сеансу психотерапии и его последствиям

Нет, он мог, в принципе. Когда опаздывал утром, мог за Варькой допить

кофе из ее кружки. Или промокнуть лицо полотенцем, которым недавно пользовался после бритья отец. И даже особых неприятных ощущений не испытывал. Ведь это все-таки свои люди. Семья. Но в целом, одного непреложного факта это не отменяло. Ник Самойлов был довольно брезглив. «Патологически брезглив», — утверждал отец. «Он просто очень чистоплотный мальчик», — так пыталась оправдать его мать. Они оба были правы. Ник действительно очень щепетильно относился к вопросу гигиены. В первую очередь, своей собственной. А что касается других… Он и в самом деле брезглив, что уж тут поделаешь. Причем, на работе это никак не сказывалась. Во-первых, там строгие санитарные нормы. А во-вторых… Это же дети, и они имеют право, и они, в конце концов, болеют, и именно поэтому… С взрослыми все обстояло иначе.

Такая классная штука, как секс, заставила его пересмотреть свои гигиенические требования к другим. Пришлось, потому что секс — слишком хорошая вещь, чтобы отказываться от нее из-за каких-то внутренних заморочек. Но некоторые табу у него укоренилась под черепной коробкой прочно. Ему нравились поцелуи. Ему нравилась женская грудь — он вообще в девушках больше всего ценил именно красивую грудь и с удовольствием отдавал ей должное, если она того стоила — руками и даже губами и языком. Но к области женских… как он сам тогда сказал Любе «хм… гениталий» он предпочитал прикасаться исключительно предназначенной для этого частью собственного тела. Непременно облаченной в средство защиты. Только так. Глубокий петтинг и оральный секс были его персональными табу. Он просто не мог. Знал это точно — что не сможет прикоснуться к другому человеку… к девушке… там. Ртом. И даже пальцами, наверное. Но губами, языком — точно не сможет. Потому что он патологический — видимо, отец прав. Впрочем, ради справедливости стоит сказать, что сам он с удовольствием отдавался в умелые и ласковые женские руки и губы. Не настаивал, но если партнерша хочет — почему нет? Но сам… Нет. Нет. Нет! Намеки игнорировал, на прямые просьбы отвечал решительным отказом. Обычно особых обид и недопонимания это не вызывало. А вот сейчас… сейчас, похоже, он просто обязан сделать это.

— Ник, у тебя такое выражение лица… Ты теорему Ферма в уме решаешь? Или просто в туалет хочешь, но стесняешься сказать?

— Я не из стеснительных, — буркнул он. — И в туалет не хочу.

— А что тогда?

— Поцеловать тебя хочу.

— Слушай, — начала она нерешительно. — Я больше не хочу. Сегодня. Правда. Не принимай на свой счет, но…

— Помолчи, а? Пожалуйста, — легко прихватывая зубами ее нижнюю губу, — помолчи.

Он собирался с духом долго. Потом вдруг вспомнил, что он уже трогал ее там. В первый раз. Но тогда он просто обязан был… хоть как-то ее подготовить. Растянуть. И сделал это, даже не раздумывая. Ник вздрогнул от этого воспоминания. А ведь неприятно не было! Совсем. Даже, скорее, наоборот.

Его рука двинулась от груди, которую он только что с искренним удовольствием ласкал под аккомпанемент ее стонов. Вниз, по животу. Пальцы замерли все-таки, у самого начала тонкой полоски волос. Но потом… все же решился.

— Ник, не надо, — голос ее прозвучал как-то жалобно. —

Пожалуйста, не надо…

Нет, мало того, что ему приходиться с собой бороться, так и она ему еще сопротивляется!

— Пожалуйста, — он вернул Любе ее же слово. Нажал пальцами чуть сильнее. — Пожалуйста.

Она совсем жалобно всхлипнула. И впустила его.

Узкая линия коротко подстриженных волос, наверное, темных — он не смотрел. Гладкая кожа по обе стороны от нее. А потом — только гладкая кожа. Влажная, теплая. Люба еще раз всхлипнула и попробовала свести ноги, но он уже не позволил. Черта с два! Раз он зашел так далеко. Во всех смыслах. И зайдет еще дальше. Обязан. Отступать уже, пропади все пропадом, поздно!

В голове вдруг всплыли лекции по гинекологии на пятом курсе, на которых они ржали как идиоты и подкалывали девчонок-сокурсниц. Даже картинки соответствующие всплыли из памяти. И названия. Латинские, по какому-то капризу памяти! Вот это labia majora pudendi. Двинул дальше пальцами… потом должны быть labia minora pudendi. Оказывается, не так уж и страшно. Особенно, если воспринимать это как учебное пособие по анатомии женского тела. И в Любиной чистоплотности он отчего-то не сомневался. И еще странным образом помогало осознание того факта, что до него никто там не… что только он там… что это только для него и… Мысли стали путаться, он еще чуть-чуть шевельнул пальцами, Люба вздрогнула и…

Это все оказалось чистым враньем и не имеющими под собой никаких оснований мужскими байками. Что клитор найти трудно. Чего там искать? Вот же он — невозможно не заметить упругую влажную выпуклость под пальцами, как раз там, где и положено быть. Не думая толком, что делает, он погладил тихонько, и тут Люба совсем громко всхлипнула, изогнулась и выдохнула: «Дааа…». Именно в этот момент у него начисто вымело из головы всю латынь вместе с анатомическими пособиями. И заодно сорвало крышу.

Единственным его пособием стали ее стоны и всхлипы, перемежающиеся редкими словами: протяжное «Да», хриплое «Вот так», требовательное «Сильнее!». И легкие движения бедрами навстречу его руке. И ее тонкие пальцы, сминающие простынь. Закрытые глаза, прикушенная нижняя губа, бисеринки пота над верхней. Редкие судороги, искажающие лицо. В какой-то момент он вдруг понял, что ему всего этого катастрофически мало. И сделал то, на что, как он полагал, неспособен — физически и психологически. Сделал это совершенно добровольно, легко. И с огромным удовольствием.

Ее пальцы переместились на его затылок, его — на ее соски, чуть сжав. А дальше… дальше все случилось так быстро, что он не сразу осознал. Что произошло с Любой. И что он явился причиной этому.

Она вздрагивала долго, все никак не могла успокоиться. А он лежал, прижимаясь щекой к ее животу — ошарашенный, опустошенный, не верящий еще до конца в произошедшее. Ни капли не жалеющий о том, что недавно сделал. И осознавший вдруг, что только что у него было самое яркое сексуальное переживание — после собственной потери невинности, наверное. Да он, в каком-то смысле, еще раз сейчас лишился невинности. И это было круто. Это было просто офигенно!

— Люб… — он наконец-то подтянулся к ней наверх, попутно совершенно с другим чувством оглядев ее тело. С чувством триумфатора и хозяина. — Ты… тебе же было хорошо, да?

Теперь она смотрит в стену. Да что ж за наваждение-то такое! Чувство триумфа как-то поблекло.

— Да, — тихо, не поворачивая к нему лица.

— Ты… — он упрямо хочет услышать это от нее! Имеет право! Заработал. Да просто хочет, чтобы она это сказала. — Ты кончила?