Мандаринка на Новый Год
Шрифт:
— Вряд ли более мягкая и гладкая, чем твоя кожа… Знаешь, ты была права.
— В чем?
— Это красиво. Нереально красиво.
У него никогда не хватит слов, чтобы описать, какая она. Фарфоровая кожа на черном шелке. Розовые лепестки роз и розовые лепестки ее сосков и… И просто комок в горле. Бывает так — что сказать не можешь. Так красиво, что дыхание перехватывает.
— Скажи мне, — она гладит
Он не стал произносить дежурную фразу о том, что кто-то торопится. Вместо этого перегнулся, подцепил один из усыпавших кровать лепестков роз и аккуратно положил его на вершину левой груди. Наклонил голову, оценивая результат. Идеально подошло — и цвет, и размер. Повторил то же самое с правой. Выдохнул хрипло.
— Ну вот… Я тебя одел.
Теперь не нашлась с ответом Люба. Лишь грудная клетка под его взглядом поднималась все чаще и чаще.
— А теперь — раздел, — в одно движение сметает лепестки с ее груди. И заменяет их своими губами. Время любоваться закончилось. И пришло время наслаждаться.
— У нас есть минералка в холодильнике?
— Угу, — у него еще не выровнялось дыхание. — Есть. И сок есть. Сейчас принесу.
— Не надо. Я сама схожу. Ты и так постарался.
— Тебе, правда, понравилось?
— Очень.
— А… о чем ты сейчас думаешь?
— Почему ты спрашиваешь?
— Ответь мне!
— Ну, если честно… то о том, что надо бы погасить свечи — они жгут кислород. Хотя пару можно оставить. И надо бы убрать все лепестки, и упаковать герметично — иначе ты у меня под утро расчихаешься.
— Ты ужасно неромантичная женщина, Любава Станиславовна.
— Я не женщина. Я самка Звероящера, ты разве забыл?
От его карающей длани Люба со смехом увернулась и отправилась за минералкой. А когда вернулась…
— Боже мой! — она демонстративно прикрыла лицо ладонью.
— Что такое? — лежащий на животе Ник чуть приподнялся и повернул лицо в ее сторону.
— Самойлов, я тебе говорила, что у тебя отпадная задница?
— Хм… По-моему, нет.
— Не попка — пЭрсик! Особенно с этими прилипшими лепестками роз. Просто самое оно для гей-порно…
— Любава!
Во второй раз ей не удалось увернуться, и он повалил ее на кровать и щекотал, пока она не взмолилась о пощаде и пообещала, что больше так не будет. Или будет. Вот
Тонкое кружево ее белья и его хлопковое — то с мульяшными героями, то консервативное — вместе, на соседних полках в шкафу. А в прихожей — его зимние ботинки сорок пятого растоптанного и ее изящные сапожки тридцать пятого. В ванной все уставлено ее кремами, лосьонами и прочими артефактами в борьбе за девичью красу. А в шкафчике под раковиной — стратегический запас детского мыла. Его синее полотенце, и ее — персикового цвета.
С Ником оказалось очень комфортно жить. Непритязателен в еде, вполне аккуратен в быту. Пришлось учиться готовить и брать консультации у папы. Ник все уплетал с удовольствием и нахваливал. А если Люба по какой-то причине не успевала приготовить — спокойно обходился бутербродами. Более того, наличием еды в холодильнике бывал озабочен больше Любы, и запасы пополнял сам. Именно поэтому покупка продуктов как-то быстро и незаметно стала его обязанностью — о хлебе насущном забыть Ник не мог никоим образом. У него вообще был полный порядок с аппетитом. И не только в плане еды.
— Ник…
— Я понял, — он убирает руки, целует в основание шеи. — Ты устала и хочешь спать.
— Я, правда, устала. У нас с Егором заказ…
Ник сердито засопел, но продолжил ее обнимать. Ревнивое животное. Ревнивое, любимое и сексуально озабоченное.
— Коленька, я, честно, засыпаю. Завтра, хорошо?
— Хорошо.
Она молчит какое-то время. Вот как можно уснуть, когда он ее обнимает, его губы прижимаются к ее шее, а в низ спины…
— Коль, как ты думаешь, я смогу заснуть, когда ты… хм… так упираешься в меня?
— Я что могу сделать? Оно само. Нормальная реакция, когда ты голая рядом.
— Это ты запретил мне надевать пижамы!
— А я и не жалуюсь.
— Ты не жалуешься. А оно… там… немым укором.
— Немым укором? А ты хочешь, что «оно» тебя укоряло… словами? Ну ты и фантазерка, Любава…
Люба не выдержала и рассмеялась. Повернулась к нему лицом и вдруг прижалась крепко, закинула ногу на его бедро, Ник довольно выдохнул.
— Самойлов, ты мертвого растормошишь и уговоришь.
— Не-не, некрофилия — не мой конек.
— Ой, лучше молчи!
— Молчу…
Она просыпается от того, что большие твердые ладони оглаживают ее — уверенно, по-хозяйски. И тело уже подло реагирует на эти прикосновения. Но… кромешная же темнота вокруг!