Манечка, или Не спешите похудеть
Шрифт:
Вечером отец мальчика, кажется, школьный физрук, и Маняшина мать, исчерпав соседскую деликатность и педагогическую выдержку, растаскивали их в разные стороны. А к осени мальчик куда-то переехал с семьей.
В первом классе Маняша стараниями матери была круглой отличницей. Когда ей впервые сказали об этом, поплакала, решив, что насмешливая учительница намекнула на ее полнотелость. Потом Маняше, конечно, объяснили, что слова «круглая отличница» имеют отношение к пятеркам, а вовсе не к сладким пирожкам и пончикам, продающимся в школьном буфете. Но бегать на большой перемене в буфет она перестала. Начала носить из дому бутерброды
Как ни старалась Маняша быть аккуратной, крошки и масло делали свое дело, отчего страдали учебники и тетрадки. Мать не могла понять, откуда берутся на них сальные пятна, поэтому после портфельных ревизий на Маняшином многострадальном лбу прибавлялось красных пятен.
Больше Маняша не таскала бутербродов в школу, но с пищевой тайной не покончила: заранее прятала заветный пакет под подушку и тихо, очень долго ела перед сном. А утром в первую очередь выбирала из постели все предательские крошки.
Мать то мирилась, то снова ссорилась с дедом. Он сам приезжал в город, чтобы поглядеть, как растет и учится внучка. Дедушка Савва жалел ее до конца своей длинной жизни. Перед смертью, к великой обиде тети Киры, успел чин по чину, нотариально, отписать дом Маняше.
Мать пережила его всего на год. Скончалась от рака, так до последнего дня и не простив дочери нечаянного происхождения и того, что, несмотря на всевозможные педагогические усилия, Маняша выросла в апатичную толстуху с постыдной тягой к пище и вялым отношением к бытию. В наследство от матери ей досталась двухкомнатная хрущевка в аварийном доме, а тете Кире — снова ничего, кроме активного презрения к Маняшиной упитанности и серости. Тем не менее тетка сдала свою комнату в общежитии знакомым и переехала к незадачливой племяннице, чтобы взять ее на контроль и диетическое перевоспитание.
В семье, ограничившейся до них двоих, Маняша считалась если не позором, то сплошным разочарованием. По нерасторопности не преуспела в карьере, ни выгодно и никак не вышла замуж. Ходила только на работу, подруг не имела и ни с кем не общалась, если не считать принудительного контакта с теткой.
Тетя Кира, конечно, не лупила ее по голове и вообще пальцем не трогала. Но стала называть Маняшу, как раньше мать, по имени-отчеству. Со смешанным чувством досады и превосходства приговаривала по любому поводу:
— Жирдяйка ты, Мария Николаевна. Жирдяйка и дура…
Внешне тетя Кира походила на деда Савву. Дедушка был добрым и казался Маняше красивым, а назвать красавицей стерву и жмотину тетку было невозможно. Тетя Кира имела костистое лицо с превышающими человеческие размеры темно-карими глазами, прямой фамильный нос, узкие губы, — они едва сдерживали напор крупных зубов, — и хорошо подсушенное всяческими воздержаниями тело. А сверх того — должность главного художника незначительного издательства, маленькую зарплату и большие претензии.
Настроение у тети Киры чаще всего не блистало, поскольку кровать ее, по Маняшиному наблюдению, стояла неправильно: у правой стены изголовьем к окну. Окно выходило на восточную сторону, и поднималась тетка с кровати,
В одно не прекрасное утро властная левая нога притащила хмурую, плохо выспавшуюся тетю Киру в комнату племянницы, где обнаружились колбасные и сырные остатки ночного пиршества. Тетка жутко обозлилась и с тех пор стала забирать деньги Маняши в день получки, чтобы «жирдяйка» не имела возможности покупать еду по своему усмотрению. Деньги с тех пор распределялись по нужде Маняшиных мелких личных покупок, а часть шла на коммунальные выплаты, текущий ремонт и прочие расходы, которые родственницы делили строго наполовину.
Критически оглядев гардероб племянницы, тетя Кира заявила, что его надо менять решительно и радикально, потому что «…вкус у тебя, Мария Николаевна, отсутствует напрочь». Собрала платья в охапку вместе с плечиками и выкинула на пол:
— На помойку. — Отложила из пачки общих денег солидную сумму: — А это — для твоего нового имиджа.
Денег она не вручила, чем дала понять, что создание имиджа племяннице не доверено. В субботу они отправились на вещевой рынок, где без толку проболтались почти весь день, и лишь под вечер разыскали магазин «Великан», предлагающий одежду людям с нестандартными габаритами.
После изнурительных примерок тетя Кира купила Маняше дорогой шерстяной костюм черного цвета с балахонистым пиджаком, темно-серое трикотажное платье прямого покроя с маленьким воротником-косичкой и коричневое, в рубчик, старушечье пальто.
Пиджак висел мешком, длинная юбка крутилась в поясе и прилипала к лодыжкам. Платье без всякого намека на талию как будто специально расширялось в этой все же по-девичьи излучистой области Маняшиного пухлого тела и делало его абсолютно бесформенным. Пальто Маняша как надела, так быстренько и сняла, чтобы не расплакаться.
Тетя Кира раскраснелась от примерочного ража и, обдергав одежду на Маняше, переметнула взгляд в зеркале со сдобной фигуры племянницы на свою поджарую. В полном удовлетворении открыла в улыбке свой избыточный зубной комплект — сочла, что наконец-то ее подопечная выглядит почти comme il faut. Это французское словосочетание было любимым теткиным определением всего, что казалось ей «приличным».
За ужином, поддавшись наплыву бурной сентиментальности, тетя Кира поведала о трех пылающих страстью мужчинах своей жизни. Любови были односторонние. То есть тетя Кира участвовала в них как бы опосредованно, играя роль изящного и тонкого во всех отношениях божества, перед которым млела и трепетала сильная половина человечества. О том, куда мужчины подевались один за другим, тетка не сказала. Маняша не осмелилась спросить, а небрежно брошенная фраза смутила ее до слез:
— Ну, тебе-то с твоими формами, Мария Николаевна, о таком и не мечтать…
Минуты благорасположения у тети Киры выдавались редко. Все остальное время она вмешивалась в любые дела, беззастенчиво рылась в сумках и мусорном ведре в поисках свидетельств Маняшиного чревоугодия и упражнялась в чтении лекций на тему здорового образа жизни. Образ этот, на ее взгляд, заключался в ограничении всех естественных потребностей. Наглядным пособием педантизма, включенного в понятие ЗОЖ, была стопка теткиных панталон, целомудренную белизну которых познало лишь неутомимое и горячее, но безнадежно импотентное острие утюга.