Манифест персонализма
Шрифт:
В эпоху, напичканную разнообразными идеологиями, Маркс отлично понял, что, даже если они оказываются самыми язвительными по своей сути, их недостаточно для обретения революционного сознания. Маркс, а до него Паскаль утверждали: надо расшатать всю машину до основания. События показали, что одних материальных причин для этого недостаточно, особенно если духовность оказывается на задворках; совсем наоборот, страх впасть в еще более ужасную нищету в таком случае толкает угнетенных искать убежища у первого встречного торговца, щедро обещающего будущее процветание. Порочные же люди, паразитирующие на всеобщем возмущении, делают все возможное, чтобы отложить наступление революции на более позднее время.
Мы коснулись той крайней, узловой точки психологии нашего времени, в которой сами оказались по своей воле. Многие из тех, кто выдвигает принципы, схожие с нашими, и следует
Стало быть, если следовать нашей духовной линии, то с точки зрения революционной технологии первым беспорядком является не идеологический скандал, а то, что провозглашение правильных идей отнюдь не влечет за собою соответствующей деятельности. Идеи только тогда остаются непорочными, когда личности, для которых они стали внутренним огнем, дорожат ими, усваивают их, служат им. Первым беспорядком является то, что в каждом человеке, будь он революционер или контрреволюционер, существует пропасть между словом и делом, а иногда и между самими делами (ибо существуют также и пустые дела), пропасть, к которой приближается большинство из нас, не подозревая того.
Цель духовной технологии, предваряющей технологию революционную, состоит в том, чтобы привести людей к личностному осознанию не зла как такового, не всеобщего зла, стоящего перед ними и как бы отделенного от них, о котором так или иначе возвещает голос, признаваемый непорочным, а к осознанию их собственного соучастия во зле и в его последствиях для повседневной жизни, добродетельной лжи их собственных речей и дел. В этом состоит первая революция, без которой всякая другая будет лишь комедией: не «внутренняя революция» [71] , а революция личностная, которая свяжет воедино и поведение и внутреннее размышление; не абстрактное школярское сознание, стремящееся укрыться за безвинной системой, а обретение личного осознания своей причастности ко злу, которое только и может цементировать подлинно революционное сообщество.
71
Нам случалось употреблять это выражение. Оно выявило скрывающиеся в нем опасности. Оставим его.
Мы называем личностной революцией то действие, которое в каждое мгновение возникает из революционного осознания собственной причастности злу, из восстания, направленного в первую очередь против самого себя, против собственного соучастия в установленном беспорядке или попустительства по отношению к нему, против расхождения слова и дела, что служит постоянному обращению личности, преобразуя ее слова, деятельность, принципы в целостное вовлечение.
Важно видеть, как люди, находящиеся в противоположных лагерях, уклоняются от этого первейшего своего долга. Мы здесь не говорим ни о революционерах, ни о контрреволюционерах, ставших таковыми сознательно или по соображениям карьеры, — а им несть числа, — но только о тех братьях-врагах, которые, находясь в обоих лагерях, считают себя искренними и которых наша диалектика, смею надеяться, способна спасти от них самих, от их собственных противоречий.
Самой неэффективной и самой бесчеловечной тактикой является стремление видеть в них, как это часто делают революционные партии, армию лицемеров. В мире существует совсем немного лицемеров. Такая-то партия провозглашает себя пацифистской и упражняется в ненависти. Другая партия, защищающая интересы капитализма, зовет духовные силы к крестовому походу ради очищения страны. Такой-то христианин служит одновременно Богу и заигрывает с дьяволом. Все остальные — это исключительно честные люди. Весьма вероятно, что торговец пушками не мечтает о горах трупов, и я легко могу представить себе таковых среди тех, кто будет искренне возмущаться военными кампаниями, сеющими трупы, хотя вся их деятельность ведет к появлению полей, усыпанных ими. Все «искренни», и не потому ли таким образом мыслимая искренность не является для нас алиби, и в еще меньшей мере ценностью? «Искренний человек» — это человек, привыкший никоим образом не осознавать противоречия, которыми он насквозь пронизан и
Осознание искренними людьми зла в собственном сознании — вот подлинная отправная точка на пути к революционности. Иногда надо вместе с ними предаваться гневу, ибо они не могут выйти из своей «искренности», то есть из состояния самоудовлетворенности и спокойствия, усталого безразличия, лени, чаще всего по причине нехватки внутренней силы. Только искра способна высечь искру. И если огонь еще не занялся, его необходимо настойчиво и неустанно раздувать, что хорошо знают все туристы. Разумное лечение от «искренности»— это чередование двух методов; раздражительность здесь неуместна, а самые тщательные разъяснения доходят лишь тогда, когда они начинаются с сильного взрыва гнева и приличной встряски; но и после этого необходимо подвергнуть психоанализу эту «искренность», которая по сути дела является неискренностью, самоуверенностью и сугубо поверхностной уравновешенностью, чудовищным образом уживающейся с соседствующими с ней монстрами, которым заказано выходить на свет божий.
Здесь мы только приступаем к психоанализу этих «сопротивленцев», которые искренне (таково наше предварительное предположение) считают, что должны принимать мир почти таким, как он есть. Они несут в себе тайну, о существовании которой сами не знают: интерес, пристрастие или заблуждение относительно исторической перспективы.
Эти честные люди будут последними из тех, кто признает существование такого скрытого интереса, кого, по меньшей мере, коснулась Божья милость: господин де Вандель может быть только сторонником мира, поддерживаемого штыками, господин Ситроен — поддерживать теорию естественного права, господин граф Парижский — бороться за абсолютизм, а господин Всенасвете — выступать за парламентаризм. Но оставим в стороне то, что очевидно само по себе. Как может мелкий коммерсант, который не является акулой в мире бизнеса и не совершает ни значительных нарушений, ни несправедливых деяний, но который может сегодня вести игру немного за счет своей власти над заработной платой, немного за счет привилегий своего кошелька, немного за счет расхождений между оптовыми и розничными ценами, как может он оказывать содействие строю, который берет в свои руки власть над заработной платой, запрещает всякую спекуляцию, ограничивает свободу цен? Но таких мелких коммерсантов целый легион, и когда они объединяются, то образуют мощные союзы, где их убеждают в том, что они будут вести священную войну за «свободу» и во имя «маленьких людей» «против крупного авантюристического капитализма», в том, что их частный интерес становится интересом общественным, когда их становится сотни тысяч и они выдвигают собственные требования: это и есть чистая совесть, которая утверждается, и вы привели бы их в негодование, если бы сказали им, что они — за неимением лучшего, но без какого-либо существенного различия — по мелочам защищают то, что крупный капитал практикует оптом.
Соучастниками строя являются также все те, кому он оставляет какую-либо возможность жить за счет игры денег без участия в экономической деятельности: банкиры, фонды, выдающие деньги под крупный или мелкий ростовщический процент, спекулянты всех мастей (и конечно же вы, господин, играющий на бирже и складывающий разницу в свой карман), игроки на бегах или участники национальных лотерей, рантье, бесполезные посредники, в общем три четверти всех коммерсантов. Соучаствуют в строе все те — писатели, эстеты, политики, — кому он доставляет блага досуга, средства передвижения и жизни, обусловленные функционированием самого этого строя, благодаря своему соучастию в незначительных идеологических предательствах; они столь удобно устроились, что при полнейшем простодушии и абсолютном спокойствии совести пришли к тому, что не замечают нищету и несправедливость, поддерживающие их зачарованность жизнью.
Случается, что этот скрытый интерес оказывается не только преходящим или зависящим от денежного кошелька, но и интересом классовым, интересом, связанным с престижностью. Вот тогда-то он и обретает «духовную» поступь. Эти люди путают чувство ответственности, необходимости порядка, власти и иерархии в распределении социальных обязанностей с привычкой, приобретенной от рождения или благодаря воспитанию (биржевики не самые упрямые люди!), принадлежать к элите, к руководящему классу, который хочет служить, иногда… но это как бы честь, связанная с его привилегированным положением, а не служение, если под ним понимать элементарную справедливость. Они считают, что их сознание отнюдь не носит классового характера, потому что они «социальны», может быть, даже справедливы или даже благожелательны в своих частных отношениях: и мы, конечно, не отрицаем, что это действительно так, но попытаемся все довести до конца: они встанут в стойку, если под угрозой окажутся их особое положение, престиж, бесконтрольная свобода, которые они получают, благодаря своему социальному положению. Когда у них отбирают красивый мундир, они считают, что вместе с ним они утрачивают и честь.