Манифест персонализма

Мунье Эмманюэль

Только тогда нам будет позволительно думать о средствах — о тех, которые не действуют автоматически.

3) К новым формам деятельности

Вырождение политики

— Но в конце концов, что практически вы делаете?

— А что сделали вы сами за десять, за двадцать лет? Конечно, раздавали карточки активистов, членов, сторонников, исчерпали ресурсы самой безудержной веры в ваших тщетных агитациях, распространяя добропорядочность и коллективное спокойствие на людей, которые без ваших усыпляющих усилий, безусловно, продолжали бы работать только над великими органическими задачами.

Поостережемся того, чтобы эти люди действия и эти практические свершения не повлияли на наше желание действовать. Это желание является главнейшим призванием нашего поколения. Наши деды, охваченные рационалистическим порывом, прежде всего стремились к тому, чтобы ясно видеть; наши ближайшие предшественники, яростные сторонники романтизма, стояли за подлинность чувств. Нам уже недостаточно ни ясного осознания, ни подлинных чувств. Мы видели, как бессильны оказались они со всей их эрудированностью, когда речь зашла о защите людей; мы на опыте узнали, что их подлинные чувства способны привести лишь к завуалированному безразличию. Мы больше не хотим удобных и легковесных решений. Мы хотим быть основательными, вовлеченными — мы хотим присутствия в мире.

Мало сказать, что мы этого хотим: нас влечет к этому некая потребность, которая сильнее и значительнее воли.

Мы столь же требовательно относимся к действию, как наши предшественники относились к своим убеждениям или чувствам. Тем самым мы решающим образом вступаем в ту самую реальность, которую искали и они, не сумев преодолеть узости своих воззрений. Мы, молодые, ищущие, живем в мире злодеяний. События приобретают неожиданный поворот, растет нервозность, множатся иллюзии. Но и в духовных делах есть свои маклеры и перекупщики, готовые на корню скупить наше поколение со всем его призванием еще до того, как перед ним откроются пути свободного человеческого общения, которое обещает быть плодотворным. Мы, молодые, будем стараться выполнять свой долг, сегодня мы слывем трусами и неудачниками, ибо представители бесплодного великодушия убедили себя в том, что мужество тождественно велеречивым жестам, а эффективно только то, что дает непосредственные результаты. Стоит ли думать об этом, друзья мои! В предстоящем нам испытании мы закалим свою веру. Однако когда властвует конформизм, надо пройти также и через испытание бесчестием.

Вот почему мы начинаем с того, что выносим за скобки политическое действие в том виде, как оно записано в наших правах. Я говорю: вынести за скобки. Мы не отрицаем того, что определенное политическое действие может стать необходимым, чтобы выиграть время, нужное для естественного хода революции, и защитить ее пока еще хрупкие начинания. Но существует достаточно большое число людей, которые этим и удовлетворяются. Их даже слишком много. Следовательно, требуется, чтобы какое-то число наших сторонников решилось покинуть их ряды, если ранее им в голову пришла фантазия вступить в них, и поискать что-нибудь поновее. Мы отправляемся в неизведанные дали. Те, кто ждет от последующего описания линий действия систематического изложения, как они говорят, конкретных целей, будут разочарованы. Мы намечаем план движения. Мы сверяем путь по своим картам. Но прежде всего мы вслушиваемся в стук наших сердец, после чего потребуется долгий труд, чтобы прокладывать путь вперед, этап за этапом.

Но прежде всего свернем с проторенных дорог.

Политическое действие в том виде, как оно мыслится сегодня, порочно в самой своей основе. Его цели ограничены: захват и сохранение (или реформа) государственных институтов. Между тем оно в своих требованиях незаметно переросло в тоталитарное действие. Сама демократия привела к господству социального человека над человеком частным, последствия которого фашизм довел до крайнего предела.

Тем не менее политическая жизнь, как таковая, играет в судьбе человека гораздо меньшую роль, чем обычно полагают. Я не нахожу другого объяснения тому значению, которое ей приписывается, кроме влияния старых оптимистических мифов, перенесенных с индивида на государственные институты. Прежде ждали чуда от нового человека, наделенного инстинктивной анархической свободой, теперь его ожидают от политико-социальной машины, этого огромного механизма, автоматически сеющего справедливость и порядок. Но такое ожидание все еще остается ожиданием. Марксистская эсхатология обожествила это ожидание. Чтобы не допустить возврата к подобным обманчивым иллюзиям, никогда не будет лишним подчеркнуть, что, со своей стороны, мы не верим в чудо институтов власти. Они всесильны, если речь заходит об угнетении, и поэтому мы являемся революционерами против тех из них, кто пользуется этой силой. Они также способны многое сделать, чтобы создать благоприятный климат, отстоять права человека, придать направление его деятельности, словом — завести машину, и поэтому мы работаем над тем, чтобы заменить те из них, которые наносят ущерб нравственности и стопорят ход машины. Но отнюдь не институты создают нового человека, это под силу только личному труду человека над самим собой, в котором никто никого заменить не может. Новые институты в состоянии облегчить ему задачу, но взять на себя ее им не по плечу, помощь, которую они ему окажут, может привести его как к потере способности двигаться вперед, так и к обновлению, если, конечно, какая-нибудь другая внутренняя духовная сила не увлечет его за собой. Политики действия спекулируют на нашем малодушии. Они заставляют нас ждать чуда пробуждения от институтов власти и закрывают нам глаза на то, что нам, для пробуждения в этом направлении, непосредственно уже сегодня необходимо предпринять определенные усилия. Они должны были бы представить нам институциональную революцию как необходимое условие для того, чтобы подавить противодействующие силы и придать импульс, необходимый для очистки общественной машины, а не как магический конец плохого мира и урегулирования по заранее установленной цене наших личных трудностей с помощью сокровищ общественных добродетелей. Они должны были бы побудить нас начать теперь же работу по самообразованию, для которого помощь со стороны институтов может быть хотя и необходимой, но эпизодической, оказываемой по случаю и в зависимости от обстоятельств.

С тех пор как политика низвела человека до уровня гражданина и снабдила последнего неэффективной политической жизнью, для большого числа людей все проблемы представляются в одностороннем виде, без каких бы то ни было изменений. Средство заменило собой цель. Сначала институт значительно заявил о том, что только через его посредство можно служить человеку. Затем вопрос о захвате власти всецело овладел вниманием, которое должно было бы быть направлено на сам институт. Затем, если опуститься еще ниже, началась парламентская игра, которая явилась прелюдией этого захвата власти. Стоит только полностью отдаться политике, как тут же начинается постепенное сползание вниз по наклонной плоскости. Мы говорим, что необходимо быть политиком, но никогда при этом не становиться исключительно человеком политики: даже когда делаешь политику своей профессией, а тем более когда участвуешь в ней только в качестве контролирующей инстанции, следует помнить о подлинных ценностях и собственно человеческих отношениях и сохранять уважение к ним. В противном случае революционное устремление, которое является источником движения всех поступков человека, замыкается на средствах, сосредоточивается в зонах «высшего порядка»: таким образом в нравах, а вслед за этим и в теориях утверждается льстивое идолопоклонничество государству. Люди трудятся уже не для того, чтобы свидетельствовать о человеке, даже если результат этого состоит только в том, чтобы постоянно держать их в подвешенном состоянии, хотя они всегда и представлены победоносно уже только в силу одного их присутствия; они, не желая служить человеку и уверовав в собственную исключительность, начинают стремиться к тому, чтобы подчинить себе других, или же просто ищут самозабвения, развлекаясь игрой во власть.

К такому искажению человеческих устремлений привела ложная концепция демократии. Она

не только превращала в религию общественное начало и таким образом готовила принятие идеи суверенитета тоталитарного государства, но и поощряла религию, в которой каждый хотел быть одновременно и служителем, и руководителем, и правоверным. Между тем демократия не является и не может быть таким строем, при котором все и вся претендуют стать компетентными правителями. Она является строем, при котором все должны быть подготовлены к выполнению роли таких исполнителей, от которых требуется определение своего отношения к общественно значимой идеологии, борьба против неповоротливости властей и сотрудничество в деятельности социальных органов. Лишь небольшое число людей имеет призвание к управлению, начиная с коммунального уровня и вплоть до уровня общенационального, подобно тому как другие имеют призвание механиков или преподавателей. Третьи же пусть назначают своих представителей и контролируют их, а в остальном тратят львиную долю своего времени на то, чтобы быть людьми. Пусть гражданин возвратится в отведенные ему границы. Политическое начало вынуждает чересчур много говорить о себе с тех пор, как эти не занятые делом и, как правило, болтливые граждане открыли для себя подобную игру. Каким образом можно стремиться устранить диктатуру коммерческого кафе, когда те, кто желает достойно обслуживать своих клиентов, убеждают их в том, что они по любому вопросу должны выразить свое суверенное мнение, в то же время скрывая от них тот факт, что это мнение вбивается им в голову каждое утро прессой, формирующей мнение и деформирующей его, подобно тому как монета опускается в предназначенную ей прорезь. Отделенные от опыта, эти мнения не могут быть ничем иным, кроме шуршания слов; демократическая машина, застопоренная таким образом с помощью целенаправленного пустословия, уже только одним своим функционированием обесценивает богатства самого опыта и личностного усилия, которые она должна была бы надежно соединить вместе. Мы очень хотим посвятить свои самые дорогие устремления созданию для наших детей государства, хотя бы чуть-чуть пригодного для жизни, и гарантий против власти; это нужно как раз для того, чтобы государство больше не занималось подобной возней, чтобы власть сделалась незаметной и чтобы все люди, за исключением специалистов, могли, наконец, посвятить большую и лучшую часть своего времени другим заботам, а не выполнению полицейских функций.

Такое изменение смысла политики и сам факт, что мы отводим ей слишком много места в нашей концепции деятельности, связаны с усилением политических структур и ужесточением методов их функционирования, что явилось следствием паразитарного к ним отношения со стороны различных партий. Если иметь в виду место в обществе, то их деятельность должна была бы ограничиваться в целом человеческими проблемами, частными интересами, а их политическая жизнь и теоретические построения должны были бы основываться на соперничестве различных мнений. Однако стремление поддерживать политическую жизнь на соответствующем уровне, чтобы она отвечала потребностям целостного человека, стояла на службе людей, а не власти, очень часто стоит на последнем месте. Физиологическая жажда власти постоянно преследует людей, доводя до жестокости и бесчестия даже тогда, когда они включают в свои программы борьбу против власть имущих. Освобожденные от церковного влияния, радикалы, консерваторы, коммунисты, все они в глубине испытывают скрытую, более или менее стыдливую, более или менее откровенную страсть к тоталитарному государству, в котором они могли бы навязать людям свое правление, даже если при этом провозглашается свобода мышления и деятельности. Это не сообщества свободных людей, а картели завоевателей и властителей. Стремясь полностью слиться с осуществляемой здесь и теперь историей, они становятся нетерпеливыми, бездейственными, обескураженными, если история движется слишком медленно. Именно поэтому они чаще всего создают не новый человеческий строй, а команды авантюристов, навязывающих спонтанным революциям свои личные интересы, которых они, как только одерживают победу, добиваются с помощью власти. Таков общий ход всех политических революций, осуществляемых исключительно партиями и под их властью: свертывание программы коммунистического строительства в условиях сталинской диктатуры, подчинение Гитлера банкам и рейхсверу — вот два самых поразительных примера из светской жизни. Однако — пусть не все согласятся с этим — не существует глубокого различия между этими двумя современными примерами и авантюрой, посредством которой антиклерикальные республиканцы, якобинцы, социальные консерваторы, а вслед за ними и просто аферисты завладели республикой, о которой мечтали Курбе и Пеги.

Цель определяет средства. Если власть и угнетение выступают в качестве цели, им найдется обязательное место и там, где речь идет о средствах. Разве могли бы они сегодня не определять деяний людей, если бы они не занимали их мысли и не направляли их действия? Группа всегда имеет ту структуру и исповедует те нравы, которыми и обладает строй, провозглашенный ею. А вирус тоталитаризма легко разглядеть не только в тех образованиях, для которых он специфичен, но и во всех партиях, объявляющих себя либеральными или демократическими и не знающих ничего более настоятельного, как утверждение тиранического строя, противниками которого они в той или иной мере себя объявляют.

Таким образом, любая партия ныне основывается на идее централизма; она является тоталитарным государством уменьшенных размеров [78] . Она не ставит своей целью создание условий для осуществления личностей, которые сами к этому стремятся, или реализацию интегральных сообществ, объединяющих личностей. Она думает не о солидарности людей, а только о прочности связывающих их уз. Для нее необходимо и достаточно, чтобы масса именно в качестве массы была прочной и непоколебимой, что необходимо ей для парламентской борьбы или осуществления революции: каждый принимается здесь в расчет лишь постольку, поскольку обладает силовым потенциалом. Любая личность, раскрывающая в совокупности свою самостоятельность, рассматривается ею как фактор анархии, а команда руководителей — как возможный конкурент. Здесь стремятся не готовить свободных людей, а утверждать механизмы власти, нивелирующие всех и вся посредством мифа, лозунга, дисциплины. Личностей здесь отучают от самостоятельности и по возможности прививают им конформизм и групповое сознание. Здесь людей одновременно и отвлекают от истины, и уводят от самих себя. Когда единство начинает утрачиваться из-за того, что личности не могут найти своего пути в этой удушливой атмосфере, тогда прибегают к помощи процедур, изобретенных парламентской наукой, к ловкому расчету, лавированию, ни о чем не говорящим формулировкам, словесному мошенничеству.

78

Мы имели не один случай, чтобы подчеркнуть наши расхождения с «Новым порядком»^{147}. Выделим, однако, в ряду его достижений замечательное исследование: Cl. Chevalley, Michel Gladis. La mort des partis / Bulletin de l'Ordre nouveau, octobre 1933. Мы сделаем оговорку лишь относительно недостатка, довольно распространенного в такого рода исследованиях, который самые здравые наблюдения превращает в систематизированные и искусственные — а нередко и плутовские — построения, как если бы в их руки чудом попала абсолютно чистая доска.