Манифест персонализма
Шрифт:
Можно, поборов эту необходимость, смириться с ней как с меньшим из всех зол или методично поддерживать ее, находя удовольствие в том, чтобы подчинить ей человека. Капитализм несет ответственность за то, что вызвал к жизни классовую борьбу и позволил ей развиваться, в то время как революционные партии всеми средствами разжигали ее в сердцах людей, признавая главной движущей силой истории. Отсюда следует морализирующее упрощенчество, в чем нам уже не однажды приходилось убеждаться: добро растворяется в пролетарском мессианизме, а зло вообще отбрасывается.
Принимается ли при этом во внимание то, что между методами и целями существуют тесная связь и взаимодействие? Сытым людям легко называть материализмом революцию, осуществляемую ради хлеба насущного. Таким образом они пытаются повернуть «духовные силы» против революции, во имя справедливости. Не поэтому ли мы обращаемся со своими требованиями не к этим людям, а к революционерам: если вы боретесь с
Очищение революции является по меньшей мере столь же необходимым, сколь и само осуществление революции. Здесь по поводу революционеров мы вынуждены повторить ту же защитительную речь, которую когда-то вместе с ними мы произносили в пользу сопротивленцев. Сами они уже разучились понимать ее, как только включились в игру, даже если и признают иногда, что в доме не все в порядке и что желательны перестановки и улучшения. Эти реформисты от революции пользуются тем же языком, что и реформисты от установленного беспорядка, и так же, как и те, остаются немощными. Требуется по меньшей мере революция в революции. Вследствие своей системы или науки и двусмысленности своих систем, вследствие своих поступков или уклонения от них и двуличия своего поведения многочисленные революционеры, несмотря на видимость, оказываются заодно с миром денег, комфорта, успокоенности, рационализированной анонимности. Они полагают, что порвали с ними, но это всего лишь семейная, местечковая ссора. Мы боремся против капитализма, а не за универсализацию капитализма, против буржуазного духа, а не за демократизацию буржуазного духа. Все вопросы о том, будем ли мы объединяться или не будем объединяться, будут ли у нас существовать средние классы или не будут, приходят потом и получают решение только после того, как уточняется этот исходный пункт.
Следовательно, настала очередь революционеров избавляться от своей совестливости. Всякий человек подобен самому себе, а «новый человек» подобен старому; в этом лагере мы находим те же приемы уклонения, те же скрытые и неосознанные мотивы, что и в лагере сопротивления.
Революционная позиция может быть также всего лишь сублимацией какого-то тайного интереса. Проследим за кончиной революционных партий, а в последние годы таковых случилось немало. Что привело их к этому? В основе лежит всеобщее распространение мелкобуржуазного духа, для которого профсоюзное движение завершается решением вопроса о приличной получке, а общество будущего — это когда можно каждый вечер набивать брюхо и ходить в кино. У руководителей — это инерция, свойственная касте функционеров, залогом которой становится постоянная отсрочка революции. Об этих вещах следует говорит со всей прямотой. Революционные классы хлебнули вдоволь нищеты, а что касается героизма, то его им не занимать, и мы не присоединяем свой голос к голосу тех, кто выступает против голода и против бунта. Материализм богача внушает опасение, материализм бедняка только удручает. Само собою разумеется, что мы делаем одно дело вместе с бедняком. Мы не стремимся изливать ему свои нежности или давать советы, какие обычно дают люди «порядочные» и «добродетельно-целомудренные». Мы приходим к нему, чтобы сказать, что все мы, и ты вместе с нами, а мы даже с большей, чем ты, долей вины, защищая справедливость и порядок, сотни раз вступаем в сделку с несправедливостью и беспорядком. Противника или систему недостаточно видеть перед собою; революционная система, которая нам предлагается, грешит уже в основе своей, наш революционный класс живет так, как если бы он не был таковым, и мы будем достойны нашей революции лишь тогда, когда в первую очередь начнем со встряски самих себя. Быть может, в этом направлении будет сделан громадный шаг уже в тот день, когда эти слова станут жизненной программой.
Есть много и таких людей, что в революции дают свободный выход своим страстям. Это небольшая кучка подстрекателей, которые нередко подлежат не столько политической, сколько психопатологической диагностике: неудачники, параноики, буйнопомешанные, изобретатели утопий, террористы, хулиганы
Эта армия политических авантюристов, одни из которых достигают определенных вершин, другие достойны оправдания. Мы требуем только, чтобы все они осознали с такой же ясностью, как это сделал Мальро, свою подлинную позицию и движущие ими мотивы. Речь не идет здесь ни об историческом детерминизме, ни о социальной справедливости: одни, выбитые из колеи, ищут свое место в сообществе; стало быть, сообществу надлежит организоваться таким образом, чтобы они смогли найти в нем свое место, а не продолжать производить людей без царя в голове; другие полны энтузиазма и готовы искать приключений, которые им по плечу: опять-таки сообществу надлежит предоставить им такую возможность, чтобы дать применение их благородству, не вынуждая при этом каждого претендента вытаптывать грядки, где произрастает общее благо.
Быть может, больше всего революционеров, по меньшей мере в стране Декарта, существует среди тех, кто считает себя таковыми потому, что в их мозгу, достаточно скором на мысли, обычная систематичность (предположим даже — вполне законная), пользуясь логической цепочкой, вступила в союз со «здравым смыслом». Быть может, не меньший успех завоевала бы у них и какая-нибудь другая связка, но сработал эффект первоочередности. Это как раз и есть то, что марксизм называет обретением революционного сознания. Но не стоит обольщаться словами. Иногда (а может быть, и довольно часто) революционное сознание возникает из чувства тревоги, упоения победой, скорби по жертвам, благодаря внутреннему озарению. Нередко нам приходилось видеть, как революционное сознание, когда речь заходила о духовной революции, с легкостью выливалось в безудержный поток слов, так что откровения наших неофитов не выходили за рамки расхожего мнения. Революционное пустословие ничуть не лучше конформистского пустословия, но оно более опасно, так как сеет надежды и плодит обманутые и разбитые сердца, несостоявшиеся судьбы. У скольких людей слово «революция» вызывает лишь легкое возбуждение; заимствуя словарь веры, оно прельщает людей расплывчатыми, бессодержательными призывами, обрекает их на конформизм; слово это не доходит до глубин личности.
К «интеллигентам», которые не отдают себе отчет в том, что жизнь их лишена действенности, относятся с сарказмом. Этот упрек идет как раз от тех, кто на самом деле впадает в наихудшие «абстракции», предпочитая дух систематичности, считающийся практическим только потому, что основывается на чувственности; когда эти люди вступают в партии, они, по существу, верят лишь в технические приемы и конструкции, но не верят ни во что такое, что могло бы встряхнуть их, сломать их жизненные привычки; подлинные «интеллигенты» — это люди, которые разоблачают систематизированные мысли, безличные мнения, корыстные партийные связи и выступают за глубокое осмысление происходящего и за ответственную деятельность.
Мы вновь возвращаемся к уже сказанному: если мы хотим спасения революции (в религиозном смысле этого слова), то на место абстрактного революционного сознания, безличной мысли и столь же безличного учения надо поставить революционное сознание, исток которого — в признании собственной причастности ко злу. Критика не дает ничего, если она карикатурно изображает какие-то коллективные неудачи или заблуждения. Она должна дойти до души каждого из нас и перевернуть нашу жизнь. Тогда перед нами будут уже не массы людей, подчиненных системе, а отдельные личности, несущие справедливость.
Следовательно, быть революционером — значит не иметь никакого алиби и быть человеком, а не казаться им.
Первое духовное требование состоит не в том, чтобы систематическим образом обретать «революционное сознание», а в том, чтобы учиться быть личностью. Это означает постоянный труд по избавлению от всех препятствий, обусловливаемых индивидуальностью или персональностью людей [74] , которые парализуют, извращают, искажают дело персонализации; препятствия эти — идолы и штампы языка, поддельная искренность, маски и роли, чистая совесть, поверхностные суждения, иллюзорный энтузиазм, инстинкты, устойчивые привычки.
74
См. выше, в каком смысле мы используем эти слова.