Маникюр для покойника
Шрифт:
Женщина является на встречу и попадает в лапы к Славе. Тот привозит женщину к себе домой и требует подлинники документов, обещая в случае отказа просто убить Катю. Та просит отпустить ее, обещая, что привезет папки через час, но подобная просьба вызывает у Гоголева нездоровый смех, и он велит, протягивая телефон:
– Давай договаривайся с какой-нибудь подружкой, пусть подъезжает к метро «Динамо».
Катя начинает звонить. У нее есть всего две близкие, абсолютно надежные подруги: Лена и Надя. Но одна уехала
– Вечером Надюшкина мать звонила из Тамбова, якобы у нее инфаркт. Врет, наверное, как всегда, но Надя туда в семь утра умотала.
И тогда в полном отчаянии Катюша обращается к Ефросинье…
– Кстати, – поинтересовался Костин, – а откуда вы друг друга знаете?
– Она прыгнула под мою машину, хотела покончить с собой, – буркнула Катя.
– Ага, – кивнул головой майор, – что-то подобное я и предполагал.
Ефросинья едет к Катукову, и тут начинается чехарда и полный бред.
Привезенный портфельчик оказывается пустым. И Слава велит искать документы, определив на все срок в две недели. Здесь следует оговориться. Гоголев выглядит внешне абсолютным бандитом – огромный, наглый, грубый, он похож на отмороженного «быка» из какой-нибудь группировки. Но только внешне. На самом деле Слава трус и никогда не имел дело с законом, хотя усиленно прикидывается авторитетом, используя блатной жаргон. На Ефросинью его вид действует завораживающе, она до полусмерти пугается, принимая Славу за крестного отца мафии, и начинает бестолковые поиски.
– Не верю, что Михаил оказался способен на такое, – медленно проговорила я, – не верю, тут ошибка. Он интеллигентный человек, неспособный на подлость!
– Дорогая Ефросинья… – завел майор.
Но я прервала его:
– Сделайте одолжение, это имя мне неприятно.
– Как же вас называть?
– Евлампией.
– Дорогая Евлампия, – вновь сказал Костин, – вы просто совершенно не знали человека, возле которого довольно долго прожили.
– Все равно не верю, – упорствовала я. – Ну зачем ему, богатому бизнесмену, связываться с сомнительным делом?
– С чего вы решили, что он богат?
– Как! – растерялась я. – Но мы ни в чем себе не отказывали, и потом, он сам говорил, когда нас сватали.
– Именно что сам, – фыркнул Владимир. – Его дело дышало на ладан, когда очень удачно подвернулись вы. Знаете, какое приданое дала за вами матушка?
– Приданое?
– Ну да, насколько понимаю, она мечтала увидеть вас замужем, а женихи все не появлялись. Вернее, появлялись, но не те. Поэтому, когда тетка Михаила предложила вас сосватать, она потребовала за невестой приданое.
Маменька отдала дачу и картину Кустодиева, подлинник великого мастера. Михаил продал полотно и вложил деньги в бизнес, что позволило ему продержаться на плаву. Потом мамочка умерла, а Михаил продал
Я удрученно молчала. Это было похоже на правду. То-то супруг взбесился, узнав, что я заказала «Витаформ», теперь понятна его злоба.
Воцарилось долгое молчание. Потом Володя мягко сказал:
– Понимаю, вам сейчас тяжело, но нужно осознать – Громов никогда не любил вас.
– Почему же тогда он был столь внимателен, выполнял любые капризы? – тихо поинтересовалась я.
Володя с жалостью поглядел на меня:
– Знаете, какое вам досталось после смерти родителей наследство?
Я пожала плечами:
– Дача, квартира, ну мебель и еще, оказывается, картина.
Майор так и подскочил на стуле:
– Господи, да вы жили словно в колбе. Ну вспомните кабинет своего отца, что там было на стенах?
Я напряглась:
– Какие-то пейзажи, портреты… После папиной смерти мамочка все убрала куда-то, говорила, будто не может смотреть на них, постоянно плакала.
– Ваша маменька, – медленно произнес Костин, – была уникальная женщина, редкого трезвого ума, да еще обладала расчетливостью, ей бы не в опере петь, а Сбербанком руководить. А пейзажи и портреты, которые вы не можете припомнить, составляют одну из лучших в нашей стране коллекций русского искусства. Ваш отец собирал ее всю жизнь.
Я разинула рот. Ну и ну!
– После кончины мужа, – продолжил Володя, – ваша мама убрала картины, но не потому, что они вызывали тяжелые воспоминания. Она боялась воров. Полотна отправились к ближайшему другу семьи – Геннадию Ивановичу Юровскому. Знаете такого?
Я кивнула:
– Конечно, дядя Гена, только он жутко старый.
– Ну не настолько жутко, – хихикнул Костин, – ему всего восемьдесят. И притом сохранил полный разум, мыслит четко, быстро и даст фору любому молодому человеку.
Ольга Петровна передала картины Геннадию Ивановичу сначала просто на сохранение. Лучшее место трудно было придумать. Юровский – крупнейший специалист в области ракетостроения, мировая величина, и в доме у него постоянно находится охрана. Незадолго до смерти, уже в больнице, Ольга Петровна попросила ближайшего друга:
– Гена, после моей кончины ни за что сразу не отдавай всю коллекцию дочери.
– Почему? – удивился Юровский.
Ольга Петровна вздохнула. Она до беспамятства обожала своего ребенка и сделала все, чтобы девочки не коснулись жизненные тяготы. Результат не замедлил сказаться. Любимая дочь в тридцать лет оказалась инфантильным, абсолютно не приспособленным к жизни цветком, болезненным и глубоко ранимым. По счастью, Ольге Петровне удалось выдать ее довольно удачно замуж, но молодому зятю она все же до конца не доверяла, потому что сказала ему: