Мания
Шрифт:
Еще одну особенность можно было заметить за Наумом Абрамовичем. Продавая дорогую вещицу, ну, скажем, геридон из патинированной бронзы семнадцатого века из коллекции Чьюрицци, он никогда не заворачивал его в богатую подарочную бумагу, а обязательно упаковывал в потрепанные газеты или в страницы из старых журналов. Во всем была своя тайная профессиональная логика!
Тут необходимо заметить, что во всех своих поступках антиквар вообще строго придерживался семейных традиций. Но Абрам Завада никогда с сыном Наумом о сексе не говорил, потому что его отец тоже никогда не обсуждал с сыном эту тему. Так и помер тайный советский коммерсант, не дав Науму Абрамовичу отцовского наказа остерегаться этого столичного зла.
Пока молоденькая дамочка пребывала в ванной, а Петр Петрович давал распоряжения по телефону, антиквар нетерпеливо прохаживался по апартаментам короля морской воды, дожидаясь скрипача Игоря Кушелева-Безбородько. Первым должен был появиться именно он, потому что находился почти рядом, на Большой Никитской, в консерватории. Чуть позже должен был прийти Юрий Васильевич Кашёнкин, чья беллетристика помогала антиквару продлевать это
Есть люди, умеющие одновременно думать о разных вещах: Наум Абрамович, размышляя о своей команде поддержки, не переставал перебирать в памяти те великолепные вещицы, которые можно было бы предложить Петру Петровичу. Клиент с таким состоянием смог бы проглотить весь товарный остаток. «Что ему тридцать миллионов долларов! — покусывая пальцы, думал антиквар. — Важно щель для торговли найти, а там составами продавать можно», — вспомнил он любимую поговорку собственного папаши. Власть коммерческой магии над господином Завадой была сильнее ожидания эротической оргии. Поэтому он старательно перебирал в памяти не способы удовлетворения плоти, не картинки предстоящих удовольствий с миленькой дамочкой в индивидуальном и групповом сексе, а всевозможные комбинации выгодного бизнеса с господином Маниколоповым. В мире купли-продажи существовали и плодились свои, малоизвестные публике виртуальные оргазмы; особенно в этом преуспевали столичные нелегитимисты. Любая сделка с нарушением закона вызывала у них поллюции, и чем изощреннее негоцианты издевались над рыночными постулатами, тем безудержнее оказывалась струя вдохновенной радости.
Тут, видимо, Наум Абрамович поймал какую-то толковую мысль, потому как вдруг засверкал глазами и стал поглядывать на часы. «Пора, пора уже быть тут. За что я деньги только плачу? И немалые суммы! — заговорил он сам с собой. — Сколько этот скрипач за концерт получает? Ну, двести долларов, пусть даже триста. Или этот писатель, делающий служебную карьеру. Кто его рукопись прочтет, кто, кроме меня, слушать станет? Но меня-то не порядок слов интересует, не образы и мысли, а совсем другое…»
Не успел он до конца самому себе высказаться, как в апартаменты вошла толпа огромных мужиков. «СОБРовцы, что ли? — изумился испуганный господин Завада. — Кого арестовывать пришли? Не меня ли? — тут же мелькнуло у него в голове. — Но я ведь только задумал бизнес с Петром Петровичем! И первого шага еще не сделал, а они уже тут. Или это за старые дела?» Впрочем, напряжение тут же спало, когда антиквар услышал, как один из вошедших обратился к Маниколопову: «Петр Петрович, вся команда собрана, проинструктирована, перед приходом в ваш номер огромные тарелки вылизаны — ни крошки не осталось, так что через три минуты начнем раздеваться и выстраиваться. Вопрос: вдоль какой стенки установить батареи?» — «Я об этом тоже думал. Я стану у окон, выходящих на Белый дом. Вы должны расположиться напротив, как бы расстреливая меня, а вместе со мной наш замечательный мегаполис. Такой, Саныч, сценарий. Но и вот еще что: во время выстрелов ты должен командирским голосом регулярно выкрикивать следующие слова: “Стреляй в богатея Маниколопова! Уничтожай капитализм в России! Бей его наповал! Расстреливай его приспешников в Белом доме! Разнеси его предстательную железу в пух и прах, чтобы ни одной капли спермы у него не осталось, чтобы не плодила таких кровососов земля русская. Пусть лучше зарастет она мандрагорой! Мандрагорой”. Эту последнюю фразу повтори три раза, как заклинание!» Если бы доктор Руслан Захожий присутствовал при этом разговоре, он наверняка бы задумался, а не первые ли признаки мазохизма проявляются у Петра Петровича. Действительно, преуспевающий московский бизнесмен чуть-чуть, ну самую малость, был поражен этим недугом. А кого в нашем городе не коснулась эта экзотическая хворь? Разве есть такие граждане?
Одним словом, как только Наум Абрамович услышал причудливые приказы постояльца гостиницы «Украина», от сердца отлегло. Тут другая торговая идея пришла ему в голову, и он сразу даже несколько болезненно оживился и зашагал по залу апартаментов, как землемер прошлого по непаханому полю для прокладывания межи в свою пользу.
Тем временем господин Маниколопов продолжал: «Господа! Объявляю премию. Чей залп окажется самым мощным, тот получит три тысячи долларов. Чей залп станет самым долгим, может рассчитывать на пять тысяч. Чей залп представится самым раскатистым, будет вознагражден семью тысячами. Десять тысяч долларов получит тот, кто своим выстрелом расколет оконное стекло. Понятно?!» Тут между артиллеристами шеф-повара ресторана «Украина» и Петром Петровичем возник тот контакт, который понятен лишь находящимся на съемочной площадке актерам батальных сцен и режиссеру. Если для первых эта гармоничная связь завершалась приличным гонораром, то для второго — внутренним согласием с самим собой, полным удовлетворением совершенным чудом.
Впрочем, в нашей великолепной столице проживают не только люди, увлеченные экстремальным сексом, — нередко встречаются пройдохи всех мастей; особенно много таких среди уволенных в запас офицеров специальных служб. Так вот, когда один из них услышал о призе в десять тысяч долларов за разбитое стекло, то тут же полез за пояс, чтобы вытащить из нижнего белья резинку. Справа от него другой артиллерист, заметив расторопность соседа и, видимо, поняв его намерения, торопливо прошептал: «Я прикрою тебя справа. Моя доля — двадцать процентов». — «Согласен! Молчи!» — ответил смекалистый претендент на высшую премию. Но в этот момент их коллега слева с растерянным бегающим взглядом, но с принципиальным желанием увеличить свой доход, вклинился в разговор: «А можно и мне получить кусочек пирога?» — «Какой еще пирог?» — насторожился первый. «Вы же что-то наметили поделить. Может, для меня какое-нибудь задание найдется?» — «От возможного пирожка тебе начислим сто долларов.
В это время в апартаменты вошел высокий худой мужчина лет сорока со скрипичным футляром. Он был лысоват, с тонкими усиками и вытаращенными глазами и больше походил на бедного юношу, исхудалого студента, чем на солиста столичной консерватории. Увидев столько публики, он растерялся и, не зная, что сказать, стал кивать головой во все стороны, словно оказался на сцене после успешного концерта.
Тут артиллеристы замахали руками, что, дескать, необходимо срочно начинать стрельбу. Шеф-повар Саныч моментально оглядел строй и отдал первую звучную команду: «Снять штаны!» Брюки расстегнулись и упали на ботинки. «Снять трусы!» — последовал следующий приказ. Разноцветный текстиль накрыл брюки. «Согнуться задницей к Петру… к Белому дому!» — «Нет, нет, дружок Саныч, все правильно, согнуться задницей к Петру Петровичу! Продолжай!» — «Залп!» — гордо бросил шеф-повар.
Тут началась такая канонада, что, казалось, мощные звуки сотрясали стены. Опрокидывались стулья; несколько ваз с розами грохнулись на пол, и белые лепестки королевы цветов запорхали в воздухе, как снежинки во время вьюги; упал и разбился торшер; со стола свалилась фруктовница, и по паркету покатились апельсины, ягоды клубники и черники. Ошарашенный скрипач, не понимая, что происходит, на всякий случай упал на пол. Наум Абрамович, напрочь забыв о коммерческих авантюрах, плотно прижался к колонне. Но тут пошел такой едкий смрадный запах, что все стали закрывать носы, жмурить глаза. Господин Завада, хорошо знающий законы физики из школьной программы, опустился на колени и начал хватать воздух у самого пола. Он так кривил физиономию, что стал походить на человека, продающего под лезвием кинжала пасхальное яйцо Фаберже из коллекции дома Романовых за кусок мыла, за тюбик горчицы, за ломтик лимона, за глоток свежего воздуха. Лишь один господин Маниколопов, распластав руки, гордо стоял у центрального окна. Его лицо было восторженным, глаза сверкали патриотизмом, он чувствовал себя так, будто на баррикадах российской демократии августа девяноста первого защищает своим мощным телом Белый дом. Канонада воздушной артиллерии нарастала. Залпы усиливали свою мощь, частота выстрелов переходила в сплошной тяжелый гул.
В этот момент в зал вошла Наталья Никитична. Свежая, роскошная, в махровом розовом халате, с приоткрытой грудью, с мокрыми, гладко зачесанными назад волосами, эротично босая — с ее загорелых ног еще скатывались капли воды, — она, словно споткнувшись, остановилась на пороге. Смрад вынудил ее задержать дыхание, непонятные в первый момент разрывы заставили влажными ладонями закрыть лицо. В какое-то мгновение ей даже захотелось сбежать. Но счастливый вид Маниколопова, восхищение его атлетической фигурой на фоне атакуемого Белого дома, бросающаяся в глаза решимость задержать наступление голодранцев, впечатляющий образ мифического борца со злом, в котором предстал сейчас перед ней Петр Петрович, заставили молодую женщину остановиться. К тому же ее чувственная натура уловила, что в воздухе апартаментов, помимо вони, возник плотский аромат эроса. «А не оригинальная ли это попытка соблазнить меня? — вдруг пронеслось в ее голове. — Такой сумасбродной интриги я даже не представляла! Эти воздушные залпы, эта всепроникающая вонь, эти кружева белых лепестков роз, носящихся по залу, огромные задницы, выставленные как бы на продажу, — разве все это не апофеоз сексуальности самой атмосферы? Ох, хочу Петра Петровича! Требую его срочно!» Жаждущая эротики госпожа Мегалова бросила своему поклоннику взгляд, полный любви, и понеслась к Маниколопову. Она представлялась себе именно той женщиной, которую с нетерпением ждал кавалер. Наталья Никитична целовала художника эротического спектакля, оставляя синячки на мочках ушей, на подбородке, на шее, на руках.
Госпожу Мегалову отличали качества, присущее истинным гражданкам нашего замечательного мегаполиса: она домогалась секса с маниакальным упорством, она требовала близости, не дожидаясь взаимности, она не обращала никакого внимания на вид, пол и сословие эротических партнеров. Молодая женщина расставалась с любовниками без слез, угрызений совести, душевных усилий и поиска поводов для дальнейших встреч. Ее жизненным кредо стала эротическая всеядность и сексуальная свобода. Она стремилась к этому, как художники тянутся к гармонии красок, как политики — к лести, как артисты — к сцене.
Господин Маниколопов остановил ее страстные порывы возгласом: «Дорогая Наталья! Возьмемся за руки, чтобы защитить наши идеалы! Пусть бунтари знают: мы отстоим наш великий город! Нас не устрашат ни артиллерийские залпы, ни химическая атака, ни рукопашный бой. Мы готовы стоять стеной! No pasaran!»
В этот момент молодая дама услышала голос артиллериста: «Стреляй в богатея Маниколопова! Уничтожай капитализм в России! Бей его наповал! Расстреливай его приспешников в Белом доме! Разнеси его предстательную железу в пух и прах, чтобы ни одной капли спермы у него не осталось, чтобы не плодила таких кровососов земля русская. Пусть лучше зарастет она мандрагорой, мандрагорой, мандрагорой…» Наталья Никитична вначале растерялась: услышать такое! Впрочем, она быстро пришла в себя, проглотила горькую слюну, опустила руки, сжала губы и стала плечом к плечу с Петром Петровичем. «Вот это мужчина!» — мелькнуло у нее в голове. Для нее он был не мудрец, не красавец, не богатырь, — для нее он был erecticus! И больше ничего. Ей ничего не хотелось ни знать, ни помнить о нем: ни сословия, ни состояния. Только erecticus покорял ее! Она мечтала сейчас лишь об одном: о безоглядности страсти.