Мания
Шрифт:
Тут она снова посмотрела на двадцать воздушных пушек, продолжающих палить изо всех орудий. Их калибр был огромный, вид пугающий, звук сотрясал стены. «Что это значит? — опять подумала она. — Он хочет предложить какой-то экзотический способ любви? Вспоминаю, что парагвайские плантаторы возбуждались при виде открытой пасти кайманов, камбоджийские кхмеры — при расстреле безвинной публики, туркестанские басмачи распалялись, заглядывая в глаза гадюкам, грузинские кавалеры перед ночными танцами ложками уплетали аджику, но этот маниколоповский спектакль мне совершенно незнаком. Что за диковина — голые зады? Для чего их выставили с такой пышностью? С таким размахом? И при чем тут Петр Петрович? Впрочем, я готова на все ради тотального секса! Никакие ухищрения меня не сконфузят! Где вы, мужики?»
Тут она обратила внимание на лежавшего под огромным диваном господина Заваду.
«Господин Завада, я жду вас рядом с собой!» — смеясь, бросила молодая дама.
Наум Абрамович искривил лицо гримасой покорности, поднялся, медленно подошел к партнерам и заявил: «Если дела обстоят именно так, то я буду с вами спасать наши общие ценности. Конечно, с треколором я выглядел бы более выразительно! — А про себя подумал: — Мой бизнес никогда не закончится. Что бы ни случилось с Белым домом, Кремлем, Зимним дворцом, какой бы флаг в моих или чужих руках ни оказался. Бизнес есть бизнес! Завада далек от политики, Наум Абрамович — человек торговли и хочет заявить: в этом мире единственная вещь, имеющая вечный статус, — это доход! Без него сама цивилизация несостоятельна! — Тут антиквар повернулся к скрипачу: — Эй, скрипач, может ли классическая музыка заглушить этот жестокий бой? Попробуйте, авось ей удастся освежить отравленную атмосферу апартаментов? Начинайте играть, Игорь! Согласен, сцена для вас необычная, но работа есть работа! Подарите нам “Дьявольские трели” Паганини; его отец тоже был торговцем старой мебелью». Мысль, что после скрипки музыканта и беллетристики Кашёнкина у него должно появиться это самое желание, не давала покоя господину Заваде. Он и хотел этого дела и страшно боялся, что вдруг у него публично ничего не получится. Очень не хотелось осрамиться. К тому же это несуразное представление, устроенное Петром Петровичем, вконец расстроило его и без того не совсем уравновешенную натуру. «Не думаю, что можно будет что-нибудь услышать, — небрежно бросила Наталья Никитична. А себе призналась: — Не повезло с кавалерами, их опять не туда тянет. В кровать, быстрее в кровать, мужики!»
Господин Кушелев-Безбородько раскрыл футляр, вынул инструмент и начал играть. «Дьявольские трели» заглушались артиллерийской канонадой. Но чуткий слух Наума Абрамовича улавливал эротичность музыки: он начинал чувствовать, что желанное состояние совсем близко.
В этот момент в апартаменты влетел прозаик Юрий Кашёнкин. С трубкой во рту, с растрепанной шевелюрой, он с порога бросил: «Ужасная вонь в коридоре! Взрывы каких-то снарядов натолкнули меня на мысль срочно позвонить в милицию. Где у вас тут телефон? Бесланская осень 2004-го года приучила нас к бдительности». Но когда перед ним открылась картина происходящего, он запнулся, приложил палец ко рту, порылся в своей папке, достал из нее глянцевую рукопись и начал громко читать перед самым ухом господина Завады:
«Небо было пасмурным и желтовато-синим. “Странный цвет, — подумал Осьминкин, — вот если бы оно было серым, то пошел бы дождь, а ведь так хочется вымокнуть, чтобы заболеть! Тогда не надо будет шагать на работу, а то эта девица опять начнет приставать. Почему она всегда требует, чтобы я целовал стельки ее обуви и внутреннюю байку ее перчаток, а еще лифчик, правда, с лицевой стороны, а шарфик с изнанки? Чтобы облизывал ее заколки, шпильки и резинки на трусиках, и то не по всему кругу, а только с задней стороны? И следит за мной с таким пристрастием, как будто я могу проглотить ее бюстгальтер, сжевать ее юбку и съесть заколки. Подозревает, что я в результате всего этого начну испытывать оргазм? А где выучиться этим способностям? Ведь негде же! Вот
Наум Абрамович внимательно прислушивался к новому рассказу литератора и продолжал возбуждаться; брюки медленно стало распирать по швам.
Главный из трех заговорщиков-артиллеристов, решивших разбить окно, чтобы выиграть главный приз, приготовился к стрельбе: он слегка пригнулся и стал прицеливаться, натягивая резинку, в которую зарядил собственный металлический зубной протез, так как ничего другого найти не мог. «Протез триста долларов стоит, но приз-то могучий! Опосля можно и золотой поставить!» — мечтательно размышлял он.
Петр Петрович ничего этого не знал, у него была своя мелодия, но, почувствовав, что настало время обмазать самое важное место новым немецким кремом, шепнул Наталье Никитичне: «Я мигом вернусь», — и направился в туалетную комнату.
Из детского опыта он хорошо запомнил, что хлеб, намазанный вареньем или маргарином, тем вкуснее, чем толще верхний слой. Поэтому и сегодня экономить новый заморский крем не стал и вместо того, чтобы просто протереть свой erecticus импортным зельем, как было рекомендовано в инструкции, обмазал его жирным слоем, чтобы все сработало еще лучше, чем даже сами немцы задумали. «Даже какой-то большой получился!» — удивляясь, радостно признался себе торговец морской водой. Чтобы сохранить иностранный крем в сохранности, брюки на себя он надевать не стал, а набросил халат и вышел из туалета.
Как раз в этот момент раздался треск разбитого стекла, ставший апофеозом всего праздника. Усилилось движение воздуха, его мощные потоки вырвали из рук беллетриста листы рукописи, которые закружились вместе с лепестками роз по всему залу, вызывая турбулентность чувств у всех присутствующих. Орудийные залпы стали постепенно смолкать, зловоние рассасываться, артиллеристы не спеша натягивали штаны. Предчувствие подсказало госпоже Мегаловой, что это самое время наступает. Ее сердце начало ликовать, махровый халат сползать с тела, ей уже мерещились усиливающиеся судороги плоти.
Господин Маниколопов вытащил две пачки долларов и передал их шеф-повару: «Отлично поработали. Вот, возьми деньги и как председатель жюри раздай всем премии. Потом передо мной отчитаешься. А теперь пошли все вон!» — «Как, и мы тоже?» — спросил Заваду Юрий Васильевич. «Он дал приказ своей команде! Вас это не касается!» — иронично заметил антиквар. «Можно мне собрать мою рукопись? Читать дальше?» — «Да, продолжай! Все как обычно. Когда я начну это самое, главное, меняй текст на спокойный сюжет». — «Может, прочесть отрывок из романа “Рыба рвется на свободу”?» — «Пожалуй… Там что-то о водопаде?» — «Именно! Как форель пытается подняться по ниспадающему потоку воды». — «Прекрасно!» — закатил глаза господин Завада.
Тут необходимо кое-что пояснить. Чтобы задержать оргазм, Наум Абрамович во время этого самого дела очень нуждался в отвлечении. У него для этого были самые разные трюки и ухищрения. Если скрипка оставалась всегда в своем жанре, то прозаик Кашёнкин в понедельном цикле выполнял самые разные поручения. Например, на прошлой неделе, чтобы задержать оргазм Наума Абрамовича, он во время этого дела должен был регулярно покрикивать: «Хозяин, тут принесли отличную антикварную вещицу! И хотят за нее две копейки». Такая интригующая информация отвлекала господина Заваду от этого самого , и таким образом он избегал быстрого семяизвержения. На позапрошлой неделе Юрий Васильевич пробовал другой вариант: во время этогосамого он постоянно посвистывал в милицейский свисток и грубым басом орал: «Держите мошенника!» А три недели назад он использовал еще один сценарий, который очень отвлекал господина Заваду. Столичный беллетрист составил рейтинг самых успешных предпринимателей столицы и монотонно зачитывал его в это самое время, вынуждая Наума Абрамовича особенно прислушиваться, совершенно забывая о своем занятии: