Мао Цзэдун и его наследники
Шрифт:
В политической области в общем проводилась линия, которая отражала известное укрепление позиций интернационалистов в руководстве КПК. Идея демократической диктатуры народа нашла свое воплощение в специфических формах государственной власти. Она учитывала своеобразие условий китайской революции и задачи укрепления союза всех прогрессивных сил, входивших в единый фронт.
В новое коалиционное правительство, созданное в 1949 году, вошли представители восьми партий и группировок, а также «независимые личности с демократическими убеждениями». У Мао как у председателя Центрального народного правительства было несколько заместителей, в том числе Сун Цинлин —
Опыт проведения аграрной реформы, опыт восстановления экономики при использовании национального капитала и поощрения развития мелкотоварного хозяйства, опыт создания широкого союза демократических свобод руководством КПК, накопленный в первые годы существования КНР, имел и сохраняет сейчас международное значение. Если бы Китай развивал успехи демократической революции, продвигаясь постепенно по пути социалистического строительства, он, несомненно, достиг бы новых рубежей и в развитии экономики, и в социалистических преобразованиях страны.
Однако этого не произошло. Чем ближе подходил Китай к задачам социалистического характера, тем. больше стали сказываться на его развитии негативные политические факторы.
Уже в первые годы существования КНР мировую прогрессивную общественность не могли не насторожить некоторые методы проведения реформ. Речь идет о двух взаимосвязанных формах политического давления, которые применялись еще в Яньани: идеологических. кампаниях типа «чжэнфын» и сопровождающих эти кампании массовых репрессиях. Эти методы получили распространение уже в период аграрной реформы, и особенно в период первой пятилетки.
Крупная волна репрессий началась с 1951 года, когда по предложению Мао было принято «Положение о наказаниях за контрреволюционную деятельность» (20 мая 1951 г.). Этот закон предусматривал в числе прочих видов наказания смертную казнь или длительное тюремное заключение за разного рода политические и идеологические преступления.
В 1951 году в больших городах Китая проводились открытые показательные суды, на которых после публичного объявления преступлений «опасные контрреволюционеры» приговаривались к смерти. В одном только Пекине в течение нескольких месяцев состоялось около 30 тыс. митингов; на них в общей сложности присутствовало более 3 млн. человек. Длинные списки казненных «контрреволюционеров» постоянно появлялись в газетах.
Что касается количества жертв, то в октябре 1951 года было — официально указано, что за 6 месяцев этого года было рассмотрено 800 тыс. дел «контрреволюционеров». Позднее Чжоу Эньлай сообщил, что 16,8% «контрреволюционеров», находившихся под судом, были приговорены к смертной казни. По оценкам западной печати, число казненных в 1951 году колеблется от 1–3 млн. до 10–15 млн. человек.
Развертывание КПК массовых идейно-политических кампаний в 1951–1952 годах было в целом продиктовано объективной необходимостью сломить сопротивление со стороны буржуазии, феодальных и полуфеодальных элементов, выступавших против народно-демократического строя.
Но одновременно с этим проводились кампании против прогрессивно настроенной интеллигенции и партийных кадров, не согласных с идеологией и практикой Мао. Осенью 1951 года по его инициативе началось движение за идеологическое перевоспитание интеллигенции. Движение началось
Движение за идеологическое перевоспитание проводилось главным образом среди вузовской интеллигенции. В высших учебных заведениях были созданы специальные комитеты, под руководством которых профессора и преподаватели изучали произведения Мао и историю КПК в ее маоистской интерпретации. Эта первая кампания такого рода включала излюбленные методы маоистского руководства: принуждение «перевоспитываемых» к «высказываниям начистоту» с публичным самобичеванием, с обвинениями в различных прегрешениях своих друзей, товарищей, родственников и пр.
Конечно, многие из специфических моментов этих кампаний, вероятно, можно объяснить жестокостью нравов, сложившихся в старом Китае. Зверства гоминьдановцев в годы гражданской войны не поддаются описанию; пытки коммунистов, издевательства над мирными крестьянами, массовые убийства были обычным явлением. Но должны ли коммунисты следовать этим традициям? — вот в чем вопрос. Не входит ли жестокость в обычай нового государства, когда оно становится на путь мести за прошлые преступления или проступки бывших господ?
У Мао Цзэдуна есть чрезвычайно любопытное высказывание на этот счет: «Когда китайцы говорят про смерть человека, то называют это „белой радостью“. С одной стороны, похороны, погребение, поминовение усопшего, все скорбят. А с другой стороны, смерть называют „радостью“, благостным событием. И это соответствует диалектике. По-моему, это действительно радостное торжество… Неодобрительно относиться к смерти — значит быть не диалектиком, а метафизиком…»
По-видимому, именно с таким пониманием смерти врага как события радостного, торжественного, праздничного и связаны публичные расправы, которые так часто практикуются в Китае. Расчет, видимо, делается не только на устранение потенциальных противников, но и на создание атмосферы всеобщего торжества толпы по случаю публичной казни врага революции. Уже с 50-х годов масса становится активным соучастником избиений— вначале людей, действительно виновных, а позднее — невинных. Этот метод входит как важный составной элемент маоцзэдуновской «линии масс», а точнее было бы сказать, линии манипулирования массами.
Каков должен быть воспитательный и нравственный результат публичных судилищ? Судилищ, где нет места нормальному разбирательству дела, объективной оценке степени вины, разумному выбору адекватного наказания? Судилищ, где все решается либо усмотрением организаторов, либо спонтанным настроением толпы? «Белая радость»? Идейная консолидация? Трудно ответить на этот вопрос, поскольку мы имеем дело с психологическим феноменом, основанным на особой национальной традиции. Но одно несомненно — жестокость и произвол становятся нормой массового сознания. Среди населения распространяются, как поветрие, озлобление и страх.
Проспер Мериме, который был не только одним из лучших писателей XIX века, но и крупным исследователем социальной психологии, высказал интересное мнение относительно нравственной оценки Варфоломеевской ночи. Он говорил, что суждение об одном и том же поступке должно изменяться соответственно времени и стране. Варфоломеевская ночь была, по его мнению, большим преступлением даже для своего времени, но «массовое избиение в XVI веке совсем не такое же преступление, как избиение в XIX веке» 3 .