Мао Цзэдун и его наследники
Шрифт:
Ван Гуанмэй:Я не надену это платье. Но если я допустила ошибки, я готова выслушать критику.
Обвинитель:Вы признаны виновной. Наденьте то платье, которое было на вас в Индонезии.
Ван Гуанмэй:Тогда было лето. Летнее платье — для лета. Зимнее платье — для зимы.
Обвинитель:Прекратите свой вздор. Все это — буржуазные замашки и капризы.
Ван Гуанмэй:Председатель сказал, что мы должны следить за изменениями в климате и вести себя соответствующим образом.
Обвинитель:Председатель говорил о политическом климате. А вы можете замерзнуть даже в своем меховом манто. Ну, будете надевать платье?
Ван
Обвинитель:Что вы думаете об отставке Лю Шаоци?
Ван Гуанмэй:Радуюсь ей. В Китае больше не будет ревизионизма.
Обвинитель:Но мы все-таки должны свести с ним счеты. Как вы думаете?
Потом группа студентов повалила ее на пол. С нее стали срывать платье под поощрительные возгласы и советы присутствующих 1.
Дальнейшая судьба жены Лю Шаоци и ее детей покрыта тайной.
Жестокость в отношении противников «идей Мао» сопровождалась нагнетанием антисоветской истерии. Печать и радио КНР призывали водрузить «знамя Мао Цзэдуна на Красной площади». С 26 января 1967 г. в течение двух недель днем и ночью у здания посольства СССР раздавалась брань, усиленная репродукторами; сожжение на кострах чучел, изображавших советских людей, попытки поджечь здание посольства — все использовалось, чтобы наэлектризовать фанатичную толпу обманутых людей, натравить их на Советский Союз. 17 августа 1967 г. ворвавшиеся на территорию советского посольства хунвэйбины устроили погром в помещении консульского отдела, угрожали сотрудникам физической расправой — все это при полном бездействии китайской охраны.
В своем образном рассказе о «культурной революции» Цзян Цин не нашла ни слова для осуждения всех этих актов вандализма. Впрочем, однажды и ее как будто смутили крайности «культурной революции». И здесь мы подходим к пониманию психологии «левацкого» терроризма. Цзян Цин рассказывает о взаимной борьбе и взаимных расправах, которые начались в Пекинском университете. Напомним, что она рассказывает об этом шесть лет спустя, когда выстрелы уже отгремели, «культурная революция» осталась позади и наступило относительное затишье. Тем более характерна ее ретроспективная оценка актов терроризма.
В разгар «культурной революции» в университетах внезапно вспыхнула борьба между различными группировками, сопровождавшаяся насилием, убийствами и самоубийствами. Как всегда, застрельщиком выступил пользовавшийся высоким престижем Пекинский университет. Там выдвинулись молодые люди, распалившие пламя мятежа, которое вскоре вылилось в прямые акты террора — и против профессуры, и внутри самой студенческой массы.
Как сообщает сама супруга Председателя, события в Пекинском университете озадачили ее. Было ли студенческое восстание — кровавый инцидент 18 июня 1966 г. — контрреволюционным (направленным против Мао) или революционным и, следовательно, заслуживающим поддержки как позитивная тенденция молодого поколения? Впоследствии она публично признавалась, что положение, судя по сообщениям, было крайне «ненормальным»: «Я с удивлением узнала, что некоторых молодых людей из безупречных семей (крестьянских и пролетарских), из чьих дацзыбао и других выступлений явствовало, что они хотят участвовать в революции, заклеймили как контрреволюционеров». Это обвинение свело многих из них с ума, а некоторых толкнуло на самоубийство. Во время беседы с Р. Уитке она снова выразила недоумение, почему столь многие молодые люди «хорошего классового происхождения» решили покончить жизнь самоубийством. В самом деле, почему?
Чему больше удивляться: наивности этих пассажей или странной игре случая, которая дает в руки таких людей власть над миллионами?
Чтобы узнать настроение студентов, она решила посетить Пекинский университет и почитать их дацзыбао. Когда она сообщила о своих планах Лю Шаоци, у него «вытянулась физиономия». Она быстро связалась с Чэнь Бода, Кан Шэном и другими членами группы по делам «культурной революции», расспросила их об обстановке в Пекинском университете и сообщила их мнение Председателю. В университете ее встретила Не Юаньцзы, автор первой подстрекательской дацзыбао. Они вместе бродили между старыми зданиями, построенными в стиле времен династии Мин, внимательно изучали расклеенные на стенах дацзыбао и останавливались, чтобы поговорить
Что же волнует Цзян Цин в этом эпизоде? Бесчинства юнцов? Их невероятная жестокость, разнузданность страстей, вызванная к жизни в борьбе за цели, о которых они ничего даже не подозревали? Нет, ее волнует сакраментальный вопрос: является ли осуществляемое насилие «революционным» или «контрреволюционным». Ее сердце не затронуто. Взволнован только мозг и бьется в нем один только пульсик: «за культурную революцию или против революции» убивают друг друга «пролетарские» студенты? Наконец, она все же приходит к выводу, что это все же революционно, и успокаивается — раз революционно, стало быть, и говорить нечего о жестокостях, о насилии, о крайностях. Ее бедный ум, слабо вооруженный критериями для суждения, терялся в догадках. А Мао Цзэдун, по-видимому, помалкивал, что еще более затрудняло дело. Скажешь, что движение контрреволюционное— а потом будет дана ему положительная оценка, и тебе самой, того и гляди, придется выступать с покаянием…
Но если поскрести эту псевдореволюционную оболочку, то под ней легко обнаружить совсем другие мотивы, совсем другой психологический пласт: не искренняя, пускай ложно понятая, революционность, а лишь личные и отнюдь не возвышенные страсти: зависть, властолюбие, тщеславие. Она завидовала давно и упорно супруге Лю Шаоци, которая успешно выступала в роли его помощницы и соратницы. Поэтому у нее не находится ни слова сочувствия по поводу драматической судьбы этой женщины и ее детей. Она была лично задета Пэнь Чжэнем: он отнесся Пренебрежительно к ее вторжениям в сферу культуры. И в ее душе нет места для жалости к этому старому деятелю и человеку, когда его публично подвергает пыткам разнузданная толпа хунвэйбинов. Лю Шаоци был потенциальным конкурентом Мао Цзэдуна, а значит, и ее конкурентом, и она требует, чтобы толпа разбила его голову, как тухлое яйцо. Ее революционное фразерство на деле оборачивается низменной борьбой за власть, сведением личных счетов, насильственным утверждением своего превосходства.
«В наш век уж так заведено: бьется человек, выходит в люди и давай давить других», — писал Бернард Шоу. Это сказано как будто специально о Цзян Цин, которая приложила поистине «героические» усилия для того, чтобы выбиться в люди, идя к этой цели любыми средствами. Бернард Шоу тонко почувствовал и другое свойство этих авантюристических натур — страсть к разрушению, неспособность к сколько-нибудь здравой конструктивной работе. «А какая польза людям от разрушения? — вопрошал Шоу. — Перебей они полицию, кто будет охранять их же безопасность? И пойдут жечь дома и, конечно, начнут с дворцовых палат, когда прежде всего надо было спалить дотла свои лачуги и трущобы. И потом голыми руками их возьмет первый же толковый авантюрист, который под маркой спасителя отечества наберет армию, обучит ее, оденет, будет платить ей жалование. Возьмите Кромвеля, Наполеона, да кого угодно! Убереги, господи, народ от самого себя!».
Народ нередко становится беззащитным и обманутым орудием таких авантюристических деятелей, поскольку в его недрах накапливается законный протест против унижения и угнетения, которым он подвергается со стороны властей, и первый его порыв — разрушить все общественное здание, на котором покоится несправедливая система.
Судя по рассказу Цзян Цин, Чжоу Эньлай сделал попытку остановить террор «леваков». Он выступил на митинге 17 сентября 1966 г. На митинге присутствовали также Чэнь Бода (которого подозревали в «ультралевых» настроениях) и Кан Шэн. Премьер-министр осудил вооруженных активистов, назвав их «мелкобуржуазными анархистами», упорно не желающими прекратить гражданскую войну. Что касается Цзян Цин, то она восторгалась «развернувшейся гражданской войной», ее замечания ограничились защитой лишь своей группировки и своей резиденции. Она сообщила слушателям, что накануне группа из 30 с лишним человек «по-бандитски» разгромила редакцию партийного журнала «Хунци», а десять человек из провинции Ганьсу силой проникли в Чжуннаньхай (резиденцию высшего руководства КПК) и ворвались даже в штаб-квартиру Председателя Мао, где и были схвачены.