Марат
Шрифт:
17 июля 1791 года на Марсовом поле должна была состояться большая мирная демонстрация демократических организаций, явившихся с петицией о низложении монархии во Франции и установлении республики. Но с санкции Национального собрания и по приказу Лафайета, командующего национальной гвардией, эта безоружная демонстрация была расстреляна правительственными войсками.
Кровавые события 17 июля — расстрел демонстрации на Марсовом поле — явились переломной вехой в развитии французской революции. Эти события показали, что некогда единое третье Сословие окончательно раскололось, что одна часть третьего сословия с оружием в руках выступила против другой его части. События 17 июля показали контрреволюционность крупной
Марат, как и другие революционные демократы, выступил с гневным осуждением преступления 17 июля. Буржуазия еще раз своей антинародной политикой подтвердила правоту Марата. Сколько раз Друг народа обличал Лафайета, сколько раз он предостерегал, что «игрушечный герой» станет главнокомандующим контрреволюции и обагрит свои руки кровью народа. Жизнь подтвердила справедливость этих утверждений.
И все-таки Марат даже после событий 17 июля во взволнованной гневной статье «Страшная резня мирных граждан, женщин и детей…» и в других статьях «Друга народа» все еще не ставит вопроса об уничтожении монархии вообще.
Вареннский кризис закончился поражением сил демократии. Крупная буржуазия сумела сохранить Людовика XVI на престоле, подавила революционно-республиканское движение в стране и перешла к жестоким репрессиям. Истинные вожди революции подверглись гонениям. Дантон должен был бежать в Англию. Множество революционных демократических газет было закрыто. Деятельность революционных клубов была взята под контроль. Полицейские, шпионы, соглядатаи преследовали революционных демократов, и многим из них пришлось уйти в подполье.
Конечно, одним из первых должен был скрыться с поверхности, уйти в подполье Марат. Его газета давно уже была вычеркнута из списка терпимых; теперь на нее обрушились с яростью. Владельцы типографий боятся ее печатать, книжные лавки и газетчики не рискуют ее продавать. Сам Марат скрывается, но уже чувствует на своих плечах дыхание настигающей погони.
«Друг народа» в это время выходит лишь случайно, с большими перерывами. Так, с 1 по 15 августа удалось выпустить всего лишь пять номеров. В сущности, Марат лишен возможности издавать свою газету. Некоторое время он еще пробует продолжать борьбу: преодолевая неисчислимые препятствия и подстерегающие на каждом шагу опасности, он выпускает номера «Друга народа», и газета сохраняет все то же воинствующее, боевое содержание.
Но порою его охватывает отчаяние. 11 сентября 1791 года он пишет на страницах «Друга народа»: «Народ умер после резни на Марсовом поле. Напрасно я пытался его пробудить». Эти горестные настроения усиливаются еще оттого, что реакционной крупной буржуазии на первый взгляд удается осуществить все свои планы. 13 сентября Людовик XVI, которому полностью были возвращены все прерогативы монарха, подписал выработанную Учредительным собранием конституцию. Это была антидемократическая конституция, призванная увековечить политическое господство крупной буржуазии и бесправие народа. Отныне конституция вошла в силу, и 1 октября собралось созванное на основе антидемократической избирательной системы Законодательное собрание.
Народ даже не пытался воспрепятствовать вступлению в силу конституции 1791 года.
Марат, потеряв надежду на пробуждение народной энергии, истощив все силы в неравной борьбе с могущественным противником, на какое-то короткое время поддался чувству горести и отчаяния.
У него не хватало сил продолжать борьбу, и в середине сентября он покидает Париж.
Что означало это поспешное бегство? Признание своего поражения? Отказ от борьбы? Короткую передышку?
Марат и сам этого хорошо не знал. Одну из своих статей он озаглавил: «Друг народа
Его поспешный отъезд из Парижа был вполне объясним. Продолжать далее ту жизнь, которую он вел в подполье, не было больше ни сил, ни возможности. В «Последнем прощании Друга народа с отечеством» Марат писал так:
«Все время ведя войну против изменников отечества, возмущенный их гнусностями и жестокостями, я срывал с них маски, выставлял их напоказ, покрывал их позором; я презирал их клевету, их ложь, их оскорбления; я не боялся их злопамятства, их гнева… Моя голова была оценена; пять жестоких шпионов, шедших по моим следам, и две тысячи оплаченных убийц не могли ни на минуту заставить меня изменить долгу. Чтобы избежать ударов убийц, я осудил себя на жизнь в подполье. Время от времени меня поднимали батальоны альгвазилов; вынужденный бежать, странствуя по улицам посреди ночи, не зная иногда, где найти убежище, проповедуя посреди мечей дело свободы, защищая угнетенных, готовый сложить голову на плахе, я становился от этого еще более страшным для угнетателей и политических мошенников».
Марат был прав, когда он напоминал о том, что его неоднократно пытались подкупить, что его обольщали разного рода предложениями: «Мне бы покровительствовали, меня бы чтили, ласкали, если бы только я согласился хранить молчание. И сколько бы расточали мне золота, если бы я захотел опозорить свое перо. Я отвергал соблазнительный металл, я жил в бедности, я сохранял чистоту сердца».
Нельзя усомниться в искренности этих слов. Они подтверждаются всей жизнью Марата. Он отверг все обольщения и продолжал вести ту же трудную жизнь гонимого, преследуемого, травимого политического борца.
В середине сентября Марат оказался в Клермоне; затем, как это явствует из его корреспонденции, он был в Бретейле, через некоторое время в деревушке под Амьеном.
Эта частая, почти непрерывная перемена мест вызывалась не только или, вернее, не столько смятением чувств. Для этого были и более веские причины. Марат бежал из Парижа, но он не сумел оторваться от своих преследователей. И в провинции ему приходилось скрываться в подполье; он менял города, деревни, но погоня шла по его следам. Однажды ему пришлось укрыться от своих преследователей в поле. Но именно тогда, как он сам в том признался, когда, усталый, измученный, преследуемый по пятам врагами, он сидел в раздумье, «как Марий на развалинах Карфагена», он почувствовал, как в «глубине его сердца» засветился «луч надежды». Эти новые бодрые настроения родились под влиянием окружающей среды: в деревне Марат увидел боевой дух, революционную энергию крестьянства; он услышал здесь также о восстаниях в армии; когда он был на грани отчаяния, он убедился в том, что ом не так одинок, как казалось, что парод не мертв, что он даже не спит, что он лишь набирает силы для предстоящих жестоких боев.
27 сентября Марат вернулся в Париж. Борьба возобновилась.
И вот, к удивлению, к страху, к неистовой ярости господ из правящей партии конституционалистов, после совсем короткой паузы снова, неизвестно откуда, как гром среди ясного неба загремели громовые статьи Друга народа.
Нет, Жан Поль Марат не склонил головы и не сложил оружия!
Невидимый, недостижимый для шпионов и полицейских, как прежде неустрашимый, он вновь поражает своим мечом враждебных народу прислужников буржуазной аристократии в Законодательном собрании. Новое собрание, раскрывает глаза народу Марат, не лучше прежнего. Оно избрано на основе цензовой, антидемократической избирательной системы; оно представляет не народ, а его врагов — узкую клику богачей, стремящихся присвоить себе плоды народной борьбы.