Марджори
Шрифт:
Когда их группа спешилась около таверны в Грине, Марджори очень обрадовалась, что вообще может идти, несмотря на все сильнее ноющую лодыжку.
Как же здорово было сидеть на чистой подстилке под открытым небом на залитой солнцем каменной террасе, окруженной со всех сторон частоколом небоскребов! Никогда прежде Марджори этого не делала. Ее костюм уже был очищен от грязи жесткой щеткой, а на разодранные подмышки она просто не обращала внимания: ведь ей дали возможность сделать эту безумную попытку —
— Бекон с яичницей для каждого, я угощаю, — предложил Сэнди.
— Мне не надо бекона, только яичницу, — сказала Марджори после минутного колебания.
— В чем дело, дорогая, ты что — религиозная?
— Вера удивленно вскинула на нее одну бровь.
— Просто привычка, — смущенно пробормотала Марджи. Она была убеждена, что еврейские ограничения в еде довольно примитивны, но воспитание, которое она получила, было слишком строгим, чтобы подчиняться логике. Один или два раза она пробовала есть бекон, но ничего хорошего из этого не вышло — ее просто стошнило.
— Тогда, я думаю, ты в отличие от нас попадешь на небеса, — сказала Вера. — А я просто не представляю себе жизни без моего бекона по утрам.
— Оставьте ее в покое, — попросил Сэнди, зевая. — В конце концов, что вы об этом знаете? Некоторые люди думают, что религиозные убеждения сводятся только к тому, что можно есть, а что — нельзя.
Марджори постаралась не обращать внимания на эту неожиданную поддержку.
— Дорогая, — сказала ей с усмешкой Вера, — я, по-видимому, наступила тебе на больную мозоль? Прости, пожалуйста.
— Живи и жить давай другим, — добавил Сэнди.
Марджори почувствовала, что эта блондинка удачно ее высмеяла. Она решила, как уже бывало и прежде, что все же будет иногда есть бекон. Для нее веселье за этим завтраком было явно испорчено.
Официантка только начала сервировать стол, когда лицо Марджори неожиданно исказилось непроизвольной гримасой. Острая горячая боль пронзила ее ногу от лодыжки до колена.
— Что с тобой? — спросил Сэнди.
— Ничего, ничего.
Все посмотрели на нее. В это время официантка поставила прямо перед ее носом яичницу с беконом для Фила, и она даже не могла передать ее ему. Чувствуя себя слабой и больной, она опустила голову на руки.
— Извините меня, это моя лодыжка. Адская боль. Я… я думаю, мне лучше пойти домой.
На нее обрушился поток сочувствия и советов, который был прерван Сэнди Голдстоуном. Он встал, бросил на стол ключи от своей машины и легко подхватил Марджори на руки.
— Она не может наступить на ногу. Билли,
Марджори безвольно подчинилась тому, что он ее нес на руках, так как не замечала почти ничего, кроме острой боли. Однако она заметила, что грубошерстная рубашка Сэнди сильно пахла лошадьми, и, как ни странно, этот запах вовсе не казался ей неприятным.
Доктор сказал, что причиной ее страданий стал постепенно увеличившийся отек: нога была сдавлена обувью. Он попытался снять с нее ботинок, но девушка дико закричала. Тогда без дальнейших церемоний он достал из своей сумки острый инструмент и разрезал на куски ее прекрасный новый ботинок.
— Ну, вот, — сказал он, осторожно удаляя обрезки ботинка и лоскутки носка, — теперь лучше, да?
— Гораздо лучше.
Надавив на опухоль и потыкав в нее пальцем, доктор заставил Марджори подвигать ногой и пошевелить пальцами. Ее смущало то, что Сэнди может видеть ее голую ногу.
— Через несколько дней у вас все пройдет, — сказал доктор, перевязав ей лодыжку, — это просто растяжение сухожилия.
Миссис Моргенштерн подняла остатки ботинка и жакет дочери, который смятым валялся на стуле.
— Ты, конечно, должна была отправиться ездить на лошадях сразу после трех уроков и, конечно, в новой одежде. Да еще вернуться с растянутой лодыжкой! Ну и ну! Я тебя поздравляю!
— В этом полностью моя вина, мадам, — сказал Сэнди. Она прекрасно ездит. Если бы не этот кнут…
— Я рад, что она снова вернулась к лошадям. Это единственная хорошая вещь во всей этой истории, — сказал отец. Он был так же бледен, как и его дочь, и до сих пор не проронил ни слова.
Миссис Моргенштерн холодно взглянула на Сэнди.
— Вы сказали, ваша фамилия Голдстоун?
— Голдстоун, мадам, — подтвердил Сэнди с добродушной улыбкой.
— Голдстоун… Скажите, Ева Голдстоун не ваша мать?
— Она моя тетя. Мою мать зовут Мэри Голдстоун.
— Это же замечательная женщина! — Миссис Моргенштерн выпрямилась, заулыбалась и снова бросила на стул разорванную одежду. — Она, кажется, вице-президент «Манхэттен Хадассах»?
— Да, мама очень увлечена этой работой.
— Вы ведь пропустили завтрак — я имею в виду ленч, как называет его Марджи. Вы, конечно, останетесь и позавтракаете с нами?
— Благодарю вас, мадам, но я думаю, что мне лучше уйти и…
— Да разве долго поджарить несколько яиц? После того, что произошло, вы, должно быть, голодны, и вы так хорошо позаботились о нашей дочери…
Сэнди взглянул на Марджори и вопросительно поднял брови. Она слегка пожала плечами.