Марево
Шрифт:
Холодна и непривтлива показалась эта сторона Русанову; онъ еще чаще сталъ погонять лошадь вплоть до самаго хутора. Пріютъ стараго майора глядлъ какою-то калмыцкою юртой, — до того обложили его сверху до низу соломой. Окна выглядывали, какъ мыши изъ норокъ, люди возились около него со снопами.
— Что это дяденька? вскрикнулъ Русановъ.
— А, то-то! значитъ знаешь, да не все еще! Обставляемъ на зиму соломой. Вотъ какъ завалитъ снгомъ подъ самую крышу, поднимется метель, пойдутъ морозы, и мы забьемся сюда, зароемся въ содому, не найдутъ насъ.
И пошли ненастные
Что же длалъ Русановъ въ такіе дни? Знаете ли вы, читатель, чмъ топятъ въ Малороссіи даже богатые помщики? Соломой, — и самый процессъ топки довольно занимателенъ для новичка. Вотъ Владиміръ Ивановичъ сидитъ передъ узенькою голландкой, съ зелеными муравленными изразцами, и протискиваетъ въ нее огромный снопъ соломы; по мр того какъ конецъ его сгараетъ, онъ суетъ въ печь выходящій изъ нея конецъ; догорлъ снопъ, другой занимаетъ его мсто. Это продолжается полчаса, часъ, и печи натоплены, въ комнатахъ тепло.
Русановъ ложится на диванъ и начинаетъ рыться въ старыхъ книгахъ, а новые журналы валяются неразрзанными. Иногда онъ просматривалъ Губернскія Вдомости, и съ усмшкой откладывалъ ихъ въ сторону. Когда Стеха приходила просить у него бумажекъ на пирожки и печенье, онъ ихъ отдавалъ ключниц съ замчаніемъ, что это литература.
Хороша была обличительная литература и въ столицахъ, — но до какихъ геркулесовскихъ столбовъ дошла она въ провинціи, этого, не читавъ, и представить себ невозможно. Въ этомъ отношенія Губернскія Вдомости, съ извстной точки зрнія, далеко оставили за собой столичную печать на пути прогресса. Обличали безграмотные мальчики, обличали разучившіеся старики, обличали дамы, все наперегонки обличало другъ друга. Въ чемъ? Въ какихъ общественныхъ язвахъ? Одну женщину, которая надолго оставляла отрадное впечатлніе во всхъ кому удавалось хоть на короткое время сблизиться съ ней, въ самыхъ площадныхъ выраженіяхъ обличили въ выход замужъ за паренька безъ роду и племени; одного актера обличили въ томъ, что онъ сушилъ своя помочи, вязаныя изъ англійской бумаги (фабрика Арчибальда Мерилиза) на забор сосда; какой-то кружокъ мирныхъ гражданъ обличали въ игр въ стуколку; однихъ обличали въ горячности, другихъ въ холодности.
Авторъ очень хорошо помнитъ, какъ однажды, коротая осенній вечеръ съ однимъ изъ юныхъ литераторовъ подобнаго рода, они положительно не знали, чмъ бы дошибить время.
— А знаете что, обличимъ кого-нибудь, хватилъ литераторъ-обыватель.
— Пожалуй,
— Только я не разборчиво пишу, а хотлось бы прямо набло, чтобы завтра и отослать въ редакцію… Дебютируйте-ка! сказалъ литераторъ.
— Нтъ, ужь обличайте вы, а я позабочусь о синтаксис и каллиграфіи.
Ну и обличили они дохлую собаку, валявшуюся на городской пощади. Конечно, тутъ главную роль играла химія, собака была на второмъ план; разсуждали о вредномъ вліяніи аммонія и срнистаго водорода на общественное здоровье.
Значительную часть статьи занялъ либерализмъ: обругали будочника, который равнодушно глядя на подобные безпорядки, занимался издліемъ нюхательнаго табаку.
Статья была отправлена и принята редакціей съ благодарностью.
VIII. Портретъ
Семейство Горобцовъ купно засдало въ гостиной. Анна Михайловна раскладывала гранъ-пасьянсъ, любуясь первымъ снжкомъ; Авениръ передлалъ печку въ каминъ и, развалясь передъ экраномъ, наслаждался плодами трудовъ; у Юліи гостила Врочка; он об сидли у окна, наклонивъ головы надъ огромнымъ узоромъ въ пяльцахъ; изъ подражанія ли или по другой какой причин, об были въ черныхъ платьяхъ, наглухо застегнутыхъ до самаго воротничка шемизетки.
— Юленька! протянула на распвъ Анна Михайловна.
Юлія подняла голову. Она похудла, глаза ея рзче оттнились, губы опустились, на лиц застыло выраженіе какой-то заботы.
— Юленька, я все о теб… Не сходится. Ужь я чего-чего не длала, и плутовала, и карточки подмняла… Не сходится….
— Не трудитесь, маменька, не сойдется… — И она еще ниже наклонила голову къ пяльцамъ.
— Вотъ никмъ же не мучими, сами ся мучяху, вмшался Авениръ: — кто жь картамъ вритъ?
— Да разв это гаданье… Гаданью, пожалуй, не врь, а это пасьянсъ! пасьянсъ!
— Владиміръ Иванычъ пріхалъ, сказала Юлія, выглянувъ въ окно.
— Вотъ теб на! вскочилъ Авениръ:- три мсяца глазъ не казалъ, ни слуху, ни духу, да вдругъ и надумался въ этакую стужу….
Вошелъ Русановъ; лицо румяно, только какъ будто сдало немного въ цвт, глаза немного потускли, волосы отросли почти до плечъ, борода опустилась на грудь, и самъ онъ какъ будто опустился.
Одна Юлія замтила это немногое…
— Что вы съ того свта, что ли?
— Хуже, отвтилъ онъ съ обыкновенною усмшкой.
— Вотъ вы на какихъ нынче прозжаетесь!
— А на какихъ? Все на шершавк.
— Тото я и говорю, вонъ ее какъ снгомъ-то отдлало, сказала Юлія, глядя въ окно.
— Ничего, обсохнетъ, кончилъ онъ.
Анна Михайловна держала себя немного чопорно. Врочка едва отвтила на поклонъ Русанова. Юлія не могла отдлаться отъ мысли, чего онъ пріхалъ, что ему нужно. Авениръ, не долго думая, вывелъ всхъ изъ натянутости. Омъ заговорилъ о своемъ завод, жалуясь на безсовстный обманъ Полозова.
— Желзо никуда не годится; ну да авось какъ-нибудь сойдетъ; я разчелъ силу пара, которую оно можетъ выдержать… — И онъ сталъ излагать теорію котловъ и предохранительныхъ клапановъ.