Марго

Сибиряк Антон

Письмо быстро обрастало аргументацией.

Марго, дорогая! Останови своё раздражение. Твоё письмо меня озадачило и расстроило. Нельзя так говорить о нации в целом. Немцев самих называли когда-то свиньями во Франции. Эти бабушки-старушки, о которых ты упоминаешь, далеко не нейтральные люди. У них были свои семьи, которые вынужденно разделили и это принесло много огорчений. У них много других мотивов, неизвестных тебе. И более того, за ними целая эпоха проживания на чуждой территории, что накладывает сильный отпечаток на психологию и поведение. Я верю всему, что ты написала в письме, но осуждать нацию недопустимо. Мы сами многое претерпели невразумительного и дурного. Не надо в это углубляться. Нужно верить в силу лучших черт человека. Нужно возрождаться и помогать в этом другим!

Милая Маргарита! Забудь всё плохое, что ты слышала о латышах. Бери впечатления только

из своей жизни. Я с некоторыми латышками учился в институте. Это милые и хорошие женщины, возможно, излишне практичные и критичные, но – хорошие. И в любом случае, моя дорогая, на первом месте в отношениях должно быть прощение человека в надежде на его исправление. Прости всех, о ком слышала и не слышала. Пусть Бог поможет тебе в этом. А плохие люди всегда имеются в любой нации.

Я понимаю силу твоей возбуждённой фантазии, понимаю усталость и даже злость… Но… Прости всех, дорогая моя! И живи заново с открытой душой.

Дай мне обещание, что со времени получения моего письма ты станешь думать о латышах, как о своих братьях и сёстрах. Дай мне обещание в этом! Это тебе поможет жить дальше с реальной надеждой на спокойное счастье. Надобно знать, что большинство простых людей не виновны в своей исторической правде.

Твоё письмо заставило меня написать стих. Не знаю, как получился. Что-то и в самом деле я стал плохо анализировать жизнь, не замечать тонкости… в общем накатывает старость. Но прочти. Может быть чем-то я тебе помогу изменить отношение к людям, среди которых ты постоянно живёшь.

Целовать тебя не стану, пока не дашь мне обещание становиться каждый день сестрой для всех вокруг. На тебе лежит миссия облагораживания людей, а не осуждения. Так-то, моя дорогая Марго. Ты никогда не была такой, как все и потому… и потому впереди у нас обоих целая эпоха самовоспитания. В письмо был вложен листок со стихом.

Жизнь – это вспышка в дальних небесах…Мы ощущаем сложность всех своих движенийИ будим Прошлое, стараясь на весахИзмерить истинность всех наших убеждений.Но Прошлое ушло от наших зорких глазИ трудно нам понять, где зло и ложь видений…Нам хочется добра сейчас и даже в прошлый раз,Чтобы добиться истины для будущих творений.И топая по лужам прошлых бурных лет,Мы брызгами окатываем рой возможных мыслей…И в брызгах прошлого – хватаем пистолетИ прерываем звук возможных светлых гуслей.Душа, остепенись! Взгляни на мир священныйИ на сегодняшний весёлый хоровод…Пусть будет лишь Сегодня!! Мир благословенныйТебе разумность мыслей явно принесёт.Грехи и горе… слёзы и разлуки…Пусть будет в прошлом их святая быль!Остепенись! Оставь былые муки…Пади на поле… где растёт ковыль.Жизнь – это вспышка в глубине Вселенной.Она действительна Сегодня и сейчас!Забудем прошлое. Пусть мир благословенныйНаправит наши мысли, хотя бы в поздний час!Но вот беда – вся Память бесконечна!У Бога нет возможностей стереть её совсем,Зато людская жизнь всегда, везде конечнаИ это облегчение приносит людям всем.Остепенись, Душа! Прости и боль, и холод…Остепенись! Мы только миг живём!Лови весёлый звук, где человек твой молод…И к радости веди одним простым путём.

Отослав письмо с институтской почтой, Лебедев глубоко вздохнул, как бы переживая за маленькую девочку без родительского присмотра, и заглянув на несколько минут в библиотеку, сразу же уселся за дальний стол. Следующее письмо из Риги стонало в кармане невыразимой тоской.

«Здравствуй, дорогой Игорь! Как хорошо на меня действуют твои письма! Как своеобразный громоотвод при сильной буре. Этот громоотвод предотвращает катастрофы и большие пожары от молний.

В минуты печали, В минуты сомненийЯ жажду участья твоих утешений.И слабая

воля моя трепещет в тисках бытия.Хотелось бы руки к тебе протянуть,Росою бы душу свою сполоснуть,Закрыть бы глаза и склониться на грудь,И к чуткому сердцу всем сердцем прильнуть.Хотелось бы очень поверить и знать,Что боль мою сможешь, захочешь унять,Хотелось до тла бы с тобою сгореть,В любимых объятьях твоих умереть.Любовь моя тайная… письма твои…Не встреча случайная – грёзы мои!

Не сердись на меня. Я так думаю, чувствую и так пишу. Мне хорошо становится, когда я тебе пишу. Это меня уравновешивает и не даёт проявляться нервным взрывам. Уже только за это тебе большое спасибо. Где же мне найти лекарство лучше? Мне кажется, что и ты сам в разговоре со мной тоже изменишься к лучшему и станешь видеть хорошие сны.

Душа твоя, в том нет сомненья, найдёт в тиши уединеньяТакую радость утешенья, такое счастье наслажденья…Блаженство и такой покой, что ты на всё махнёшь рукой,Забудешь, что ты не такой, забудешь всё за то мгновенье…Но это сон лишь, к сожаленью… Как мне хотелось, чтобы он,Чтоб этот самый чудный сон, как символ долгого терпеньяБыл повторён без измененья… Или хотя бы в сонный часПриснился мне ещё хоть раз.

До свидания, дорогой Игорь! До свиданья, дорогой!

Твоя, глупеющая от мечтаний, Марго».

– Чего это Вы, Игорь Александрович, в лице изменились?
–  заметила сотрудница отдела Астанина.
–  На Вас поглядеть, так и помереть можно от скуки. Поди-ка любимая послала за тридевять земель в тридесятое царство?

– Ох и интуиция у Вас, Людмила Ивановна, развита здорово - неторопливо огрызнулся Лебедев.
–  С вами только старые клады искать. Пойду-ка поищу этот клад в одиночку.
–  Лебедев, кряхтя, как старик, встал со стула и не спеша вышел из библиотеки.

В коридоре его встретила секретарь директора:

– Игорь Александрович, я бегу Вас к телефону звать. Вам уже второй раз звонят с оловозавода. Идите скорее, трубка на столе лежит…

Звонила заведующая аналитической лабораторией, Валентина Васильевна. Просила забрать материалы по обследованию рабочих, поскольку на заводе вдруг объявили косметический ремонт и выделенную для Лебедева комнату нужно освободить. На заводе действительно оставались пять или шесть коробок с кардиограммами, протоколами замеров условий труда, два прибора и множество письменных предложений от рабочих по улучшению или рационализации аппаратов и процессов.

Вывезти материалы удалось в тот же день. И теперь стол Лебедева был отгорожен этими коробками от остального пространства общей комнаты.

Домой Лебедев пришёл позже обычного и тут же получил выговор от жены:

– Я на пятом месяце беременности, а тебя дома нет! Пошли погуляем, я уже собралась. Сейчас дочку соберу. Ужинать будешь позже. Всё равно еда уже остыла. Придём и разогреем. Будешь знать, что приходить домой надо вовремя. Пошли, пошли… я ещё не выходила на свежий воздух.

Лебедев спокойно поцеловал жену, погладил по голове дочь, надел тёплую шапку и сменил перчатки на шерстяные варежки. На дворе стоял суровый октябрь, который только и ждал, кого бы ненароком основательно подморозить.

– Слушай, муж, – заговорила Ирина, когда они вышли на улицу. – Я почитала твои черновики отчёта по оловозаводу. Это что такое? Это действительно правда? Ты нигде там не ошибся?

– Да… как будто всё правда, если приборы не врут.

– Я только медсестра и много не понимаю в этих делах… Тем более я не радиолог… но… мне кажется, что с такой работы надо уходить. Единственный вопрос… кто будет содержать и кормить твою семью, когда ты преждевременно потеряешь трудоспособность? Ты же сам в выводах пишешь, что при таких условиях рабочий может находиться рядом с той печкой максимум 10 минут и при наличии респиратора.
–  Ирина недовольно хмыкнула и подняла воротник зимнего пальто. – Потом ещё про какую-то кучу отходов или шлама ты пишешь. Куча находится посреди заводского двора. Народ мимо ходит постоянно… ты говоришь о тонкой пыли, которая постоянно в воздухе даже при малом ветре. А замеры ваши показывают, что радиоактивность этой кучи на грани возможностей прибора… прибор иногда зашкаливает. Ты о семье подумал? Или тебя семья не касается?..