Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси
Шрифт:
В первом танце с самим королем Зигмунтом прошлась. Потом с королевичем Владиславом. На третий ясновельможный воевода-отец руку дочери предложил — так в пляс пустились, что остальные засмотрелись. На двадцать лет Ежи Мнишек помолодел. Ноги сами такие выкрутасы выделывали, что мальчишкам желторотым впору.
Закружил дочь. К себе притянул: «А теперь поклонись, Марыню, благодетелю нашему, славному королю Зигмуту, в ноги поклонись. За все благодари!»
— Я — царица Московская? В ноги королю польскому?
— В уме, в уме, цуречко!
— Никогда тому не бывать! Царица — королю? Он мне кланяться должен. Он! А тут, видишь, шапки перед послом не приподнял!
— Так ведь перед послом — не перед супругом твоим.
— А кого же здесь посол представлял, как не персону царскую?
— Представлять персону — одно, быть персоной — другое. Сама знаешь, как мне снисхождение королевское нужно.
— Пусть попробует снисхождения отцу не оказать, с Москвой дело иметь будет! Вся Москва против него встанет!
— Встанет — не встанет, а нам жить здесь, цуречко. Здесь — не где-нибудь. Пока до тебя до Москвы весть дойдет, пока супруга своего известишь да уговоришь грамоту сюда послать, лишится родитель твой с братьями твоими всякого состояния. Берут легко, отдают трудно.
— Не один отец от короля зависит, что же всем в ногах его величества и валяться?
— Не всем, Марыню, не всем. А вот на отца твоего сенаторы словно взъелись: отчета по экономии Самборской требуют.
— Разве ясновельможный отец не должен им таким отчетом?
— Должен-то должен. Только расходы у меня за последние годы больно велики оказались. Пришлось в ожидании твоего замужества потратиться, сама знаешь.
— Отец хочет сказать, есть растраты?
— Так полагают сенаторы.
— Ты можешь им доказать их неправоту.
— Это трудно, Марыню. А после таких празднеств, таких богатств, скорее всего и вовсе невозможно. Блеск твоего золота затмит их здравый смысл — все поглотит зависть.
— Значит, только Самборская экономия…
— Не совсем так. Еще соляные копи русские — они были у меня на откупе.
— Расходы легли и на них?
— Как же иначе. Кого-то надо было улестить. Кому-то из придворных рты закрыть, чтобы в уши королю ничего злого не нашептывали.
— И теперь ценой моей гордости ясновельможный отец хочет…
— Почему ценой гордости — мы и впрямь за многое благодарны его королевскому величеству. Простая вежливость обернется благодеянием не только для твоего отца, но и для твоего супруга, великого государя Московского.
— Если он простит своей супруге такое унижение.
— А лучше ли будет, если суду и унижению подвергнется отец его супруги?
— Нет, ясновельможный отец, нет!
— А ты подумала, как за твои богатства несметные, царица Московская, нас теперь здесь
— Ты говоришь о богатствах, ясновельможный отец. Но, глядя на них, сенаторы не смогут тебя обвинить. Они будут знать, что ты с ними всегда сможешь расплатиться.
— О, да! Уж они постараются обобрать Мнишка до последней нитки. Уж они и сейчас руки потирают, какое судилище над ним устроить можно ко всеобщей радости.
— Если ясновельможному отцу это так нужно, я поговорю с его величеством во время личной аудиенции, которую ему дам. Это будет разговор двух монархов.
— Личной? А ты уверена, что король захочет согласиться на такую аудиенцию? Не обманывай себя, царица Московская, Зигмунт в тебе монархини не видит — только свою подданную.
— Подданную? После обручения?
— Разве ты не на его земле? Не в его владениях? Разве тебя уже венчали на царство?
— Какая разница? Будут венчать!
— Будут! Вот ты сначала сумей доехать до Москвы, войди в кремлевский собор, обвенчайся не с послом — с московским царем в личной его особе…
— Ясновельможный отец все время выражает какие-то опасения.
— Не только выражаю — имею основания для опасений. Не артачься, дочь, падай сейчас же, при всей шляхте королю в ноги.
— И что от этого случится? Что?
— А то, что все увидят, как милостиво он тебя поднимет, как обойдется с царицей Московской, в какой комитиве — согласии вы разойдетесь.
— Милостиво? Король польский царицу Всея Руси!
— Хватит, Марыню, хватит! Нет пока никакой царицы Московской — видимость одна. Есть Мнишкувна — не более того. Делай, что отец приказывает. Тогда, может, и супруг твой будущий — слышишь, Марыню, будущий! — лучше с тобой обходиться станет. Запомнит, какая у супруги его поддержка есть, кто в случае чего на помощь к ней придет. Ступай же, Марина Мнишкувна, ступай!
Посол Власьев с кресла приподнялся: зачем царица Московская к польскому королю направилась. Сама! Нет такого в договоренности и быть не могло. Не могло, а стало! Даже глаза рукавом прикрыл, как увидел, что перед королем его государыня, супруга царя Московского, перед полячишкой на колени упала.
Замер зал. Какие там разговоры! Какие танцы!
— Ваше королевское величество, разрешите мне от всего сердца принести вам благодарность и признательность…
За что? За богатства неслыханные? За роскошь дивную, которой никогда на королевских свадьбах не бывало и не будет? За то, что государь Московский согласился с ним, королем, турками битым-перебитым, в союз войти? Что же это, Господи!