Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси
Шрифт:
Король помедлил, чтобы все увидели, как лежит у его ног Царица Московская. Как благодарствует ему голосом пусть слишком тихим, да все равно все расслышать позволяющим.
Помедлил. Осмотрелся. И тогда только шапку снял, к царице наклонился. Поднял ее со всеми ее жемчугами и бриллиантами, в платье бесценном. Перед собой поставил. Поздравление начал произносить. Длинное. Да какое. Не царицей, не государыней — всего-то навсего великой княгиней Московской Марину назвал.
В зале — муха пролетит слышно. Шляхетство только переглядывается. Ежи Мнишек краснее бурака
Отыгрался король Зигмунт — ничего не скажешь. Напомнил великой княгине Московской о священной ее обязанности мужа своего, великого князя Московского в истинную веру обратить, о нерушимом союзе Польской державы и Московии денно и нощно печься, потомство свое в истинной вере воспитывать.
Вспылил Афанасий Власьев: быть детям государя великого Московского в той вере, какую исповедуют в Московском государстве. Так испокон веку было, так до конца веков и останется!
Будто не слышал его никто: шляхетство стеной перед ним стало. Говорит по-русски: кто его тут поймет, кроме своих! В Москве тоже не больно-то рассказывать станет — его промашка, его, посольский, недосмотр.
У царицы Московской слезы глаза застилают. Хотела от короля на место свое вернуться, отец ясновельможный не дал. За руку подвел к королевичу Владиславу, чтобы и ему до земли поклонилась. И к королевне Анне — чтобы и ей.
Только тогда взяли Марину под руки ясновельможные Панове Миколай Олесьнецкий, каштелян Малогосский и Ваповски — из зала к матери больной, в постели лежащей проводили. На ногах не стояла от обиды горькой, от унижения, от улыбок шляхетских, с какими царицу Московскую провожали.
Первым его величество король Зигмунт с семейством уехать изволил. Как бы Ежи Мнишек стал дочь свою провожать, когда мог самому королю помочь в карету сесть, милостивую благодарность за торжество и послушание Марины Юрьевны выслушать. Вся челядь мнишковская, вся родня и слуги с величайшим почтением экипаж королевский на конях до самого замка проводили.
Доволен ли ясновельможный отец остался? Где там! И его король нашел способ унизить. Все суды и по Самборской экономии, и по копям соляным велел отложить — до возвращения Мнишка из Москвы.
Что еще там, в Кремле, случится, чего новая царица добиться сумеет, поживем — увидим.
Посол Власьев ни одной ночи глаз не сомкнул. Что теперь делать? Как честь московскую восстановить? Как ни в чем не поддаться польскому Зигмунту?
Наконец-то понял, что не искал Зигмунт настоящей дружбы с Москвой. Завидовал несметным богатствам Московского государя. Подчинить себе хотел. С помощью царской невесты.
И отцу невесты не Москва снилась — лишь бы из своих неприятностей местных выпутаться. Задним числом узнал (а коли бы и раньше, велика ли разница?), покойная королева Анна Ягеллонка в смерти короля Августа Зигмунта не кого-нибудь — Мнишка с его ордой приспешников обвиняла. Грабителями, сводниками обзывала, потому что искали любовниц для старого короля. Прощения им не дала. При всей шляхте.
Узнал Ежи Мнишек,
Как не оценить, чтобы на свадьбе королевской лицом в грязь не ударить. Завидует Зигмунт. Издаля видать — крепко завидует.
Как теперь послу Власьеву государю Дмитрию Ивановичу на глаза показаться: не так свадьба прошла, совсем не так. Не сумел добиться, чтобы в соборе Мариацком церемония состоялась. Воспротивился Зигмунт — известно, он всему хозяин. Поди с ним поспорь!
Через пару дней государыня Московская со всеми своими придворными, как назло, в собор прошествовала, чтобы при церемонии присутствовать, как нунций, папы Римского полномочный посланник, ксендзу Бернату Мачиевскому кардинальские полномочия передавал. Ей-то что за печаль, что за праздник! Нет, мало что высидела, под благословение к новому кардиналу подошла, чуть не до земли поклонилась. Будто назло.
А кругом, толмачи рассказали, топот стоял. Мол, малая шляхтяночка в царицы вышла, государыню из себя строит. После Самбора-то! Каково такое слушать?
Посла тоже вниманием не обошли. Обычаев придворных не знает: пригоршнями из мисок да блюд кушанья берет, когда следует кончиками пальцев, взять, ножом мелко порезать да в рот кусочками малыми класть. А вилок, мол, и вовсе не видывал.
А они что видывали? Без них в Москве известно, что герцоги Медицейские моду такую завели. Так у кого приборы такие есть? У них самих, что ли?
Дружба с Москвой — слова одни. Сердцем они к Москве не прилежат. Только и ищут, к чему придраться, какое лыко в строку московитам поставить.
— Ты нашла ясновельможного пана Мнишка, Теофила?
— Нашла, ваше величество.
— И передала мое желание его видеть? Немедленно?
— Со всем моим усердием, ваше величество.
— Но он не пришел с тобой, как я вижу?
— Думаю, пан будет здесь вскорости.
— Что значит, ты думаешь? Ты не уверена? Да отвечай же, наконец, толком. Ты отлично знаешь, я не терплю недомолвок. Где ты отыскала отца?
— У ясновельможного пана широкое застолье, и собралось множество ваших придворных, ваше величество.
— Мы же только что пустились в путь и после слишком обильного завтрака. Когда они успели загрузить поваров? Откуда взялась снова провизия?
— Я не сумею вам ответить на ваши вопросы, ваше величество. Но застолье самое широкое. Вино льется рекой, и я не решилась приблизиться к столам — там слишком шумно и не пристало паненке…
— Без тебя знаю, что тебе пристало, что нет. Камер-фрау пристало выполнять приказы ее королевы, а не рассуждать об удобствах или неудобствах. Так с каким же ответом ты пришла?