Марион Фай
Шрифт:
— Она и теперь это сделает.
— О, да; но я лучше могу себя отстаивать, теперь, когда сказал ей все.
— Она была несносна?
— Ужасно! Толковала и о тебе, и о Марион Фай и, право, в словах ее обнаружилось более догадливости, чем я ей приписывал. Конечно, она одержала надо мной верх. Она могла называть меня в глаза дураком и лгуном, а я не мог ответить ей тем же. Но в доме история, которая там всем отравляет жизнь.
— Новая история?
— О тебе забыли, благодаря этой истории, так же как и обо мне. Джордж Роден и Марион Фай ничто в сравнении с бедным мистером Гринвудом. Он страшно провинился и его выгоняют. Он
— А это довольно?
— Принимая во внимание, что он любить иметь все самое лучшее, не думаю. Ему, вероятно, пришлось бы поселиться в тюрьме или повеситься.
— Но ведь это жестоко?
— Мне тоже кажется. Не знаю, почему отец так сурово к нему относится. Я просил и молил о лишней сотне фунтов в год, точно он мой лучший друг; но ничего не мог сделать. Не думаю, чтоб я когда-нибудь так не любил кого-нибудь, как не люблю мистера Гринвуда.
— Даже Крокера? — спросила сестра.
— Бедный Крокер! Я его люблю, сравнительно говоря. Но я ненавижу мистера Гринвуда, если мне свойственно ненавидеть кого-нибудь. Мало того, что он оскорбляет меня, но он смотрит на меня, точно желал бы схватить меня за горло и задушить. Тем не менее я прибавлю сто фунтов из собственного кармана, так как нахожу, что с ним поступают жестоко. Только придется сделать это тайком.
— Леди Кинсбёри по-прежнему расположена к нему?
— Мне кажется, что нет. Он, вероятно, позволил себе с ней лишнее и оскорбил ее.
Теперь Гэмпстеда занимали две мысли; ему хотелось провести остаток охотничьего сезона в Горс-Голле и оттуда, от времени до времени, совершать поездки в Галловэй, к Марион Фай. Но прежде ему надо было с ней повидаться, чтоб узнать, когда можно будет опять навестить ее, уже из Горс-Голла, куда влекла молодого лорда не столько страсть к охоте, как сознание, что его охотники скакуны стоят праздно, а стоют дорого.
— Кажется, я завтра отправлюсь в Горс-Голл, — сказал он сестре, как только сошел в гостиную.
— Отлично, я буду готова. Гендон-Голль, Горс-Голл — для меня теперь все безразлично.
— Но я не окончательно решил, — сказал он.
— Отчего?
— Галловэй, как тебе известно, не совсем опустел. Солнце, конечно, зашло в Парадиз-Роу, но луна осталась.
На это она только рассмеялась, а он стал собираться в Галловэй. Он получил разрешение квакера ухаживать за Марион, но не льстил себя надеждой, чтоб это особенно послужило ему на пользу. Он сознавал, что в Марион есть какая-то сила, которая как бы закалила ее против убеждений отца. Кроме того, в душе влюбленного таилось чувство страха, вызванное словами квакера насчет здоровья Марион. Пока он не слыхал этого рассказа о матери и ее крошках, ему и в голову не приходило, чтоб самой девушке недоставало чего-нибудь в смысле здоровья. На его глаза она была прекрасна, более он ни о чем не думал. Теперь ему в голову запала мысль, которая, хотя он с трудом мог допустить ее, была для него крайне мучительна. Он и прежде недоумевал. Ее обращение с ним было так мягко, так нежно, что он не мог не надеяться, не думать, что она его любит. Чтоб, любя его, она упорствовала в своем отказе из-за своего общественного положения, казалось ему неестественным.
Так размышлял Гэмпстед всю дорогу.
Марион уже несколько времени поджидала его. Она узнала от отца кое-какие подробности свидания в Сити и была во всеоружии.
— Марион, — сказал он, — вы подозревали, что я опять к вам приеду?
— Конечно.
— Мне пришлось ехать в отцу, иначе я был бы здесь раньше. Вы знаете, что я приеду еще, еще раз, пока вы не скажете мне утешительного словечка.
— Я знала, что вы опять приедете, потому что вы были у отца, в Сити.
— Я ездил просить его позволения — и получил его.
— Едва ли вам нужно было, милорд, давать себе этот труд.
— Но я нашел это нужным. Когда человек желает увезти девушку из ее родного дома, сделать ее хозяйкой своею, то принято, чтоб он просил на это позволения ее отца.
— Это бы так и было, если бы вы смотрели выше, как вам и следовало смотреть.
— Это справедливо. Всякая дань уважения, какую человек может оказать женщине, должна быть оказана моей Марион. — Она взглянула на него, в этом взгляде отразилась вся любовь, переполнявшая ее сердце.
— Отвечайте мне честно. Разве вы не знаете, что будь вы дочерью самого гордого лорда Англии, я бы не счел вас достойной другого обращения, чем то, которое, на мой взгляд, теперь принадлежит вам по праву?
— Я только хотела сказать, что отец не мог не почувствовать, что вы оказываете ему большую честь.
— Об этом между нами и речи быть не может. У меня с вашим отцом дело шло о простой честности. Он поверил мне и согласился видеть во мне зятя. У нас же, Марион, у нас с вами, теперь когда мы здесь совершенно одни, у нас, которые, как я надеюсь, будем друг для друга целым миром, может быть речь только о любви. Марион, Марион! — Тут он бросился перед нею на колени и обнял ее.
— Нет, милорд, нет, этого не должно быть.
Он завладел обеими ее руками и заглядывал ей в лицо. Теперь настало время говорить о долге, говорить энергически, если она желала, чтоб слова ее оказали какое-нибудь действие.
— Этого не должно быть, милорд. — Она высвободила свои руки и поднялась с дивана. — Я также верю в вашу честность. Я в ней уверена как в собственной. Но вы меня не понимаете. Подумайте обо мне как о сестре.
— Как о сестре?
— Как бы вы хотели, чтоб поступила ваша сестра, если б ее посетил человек, о котором она знала бы, что никогда ей не бывать его женой? Желали ли бы вы, чтоб она позволила ему целовать себя, только потому, что знает его за честного человека?
— Нет, если б она не любила его.
— Любовь тут не при чем, лорд Гэмпстед.
— Не при чем, Марион!
— Не при чем, милорд. Вы сочтете, что я важничаю, если я заговорю о долге.
— Отец ваш разрешил мне приехать.
— Без сомнения, я обязана ему покорностью. Если он прикажет мне никогда не видать вас, надеюсь, что этого было бы достаточно. Но есть другие обязанности.
— Какие, Марион?
— Мои к вам. Если я обещаю вам быть вашей женой…
— Обещайте.
— Если бы я обещала это, разве я не была бы обязана прежде всего думать о вашем счастии?