Мария Башкирцева
Шрифт:
В то время во Франции искусство представляло собой почти официальную структуру, которая пользовалась покровительством государства и имела четкую иерархию. В живописи надо было делать карьеру, как в любом социальном институте, подчиняясь тем правилам, которые были давным-давно регламентированы, здесь тоже надо было подниматься по служебной лестнице, получая чины, звания и награды. Без этих атрибутов художник был никто.
Служебная лестница начиналась со Школы изящных искусств, дальше следовали конкурс на Римскую премию, которая присуждалась не только по части живописи, скульптуры и зодчества, но
Достигшие социальных вершин художники представляли собой некое корпоративное братство, называя друг друга «дорогой мэтр». «Дорогие мэтры» на социальной лестнице достигали уровня высокопоставленных государственных чиновников. Не зря и сами высокопоставленные чиновники становились членами Французской академии или Академии моральных и политических наук, тем самым их социальный статус уравнивался, отныне и пожизненно они принадлежали к одному клану избранных, имя которому было Институт (Institut de France).
Институт, высшее официальное учреждение в Париже, в то время состоял из пяти Академий: Французской академии, Академии надписей и изящной словесности, Академии наук, Академии художеств и Академии моральных и политических наук. Самой известной из них, безусловно, была Французская академия, куда пожизненно избиралось сорок академиков («бессмертных»). Вакансии в ней открывались только после смерти одного из «бессмертных».
Лишь преодолевая ступеньку за ступенькой на этой социальной лестнице, художник утверждался в обществе. В результате такой карьеры он получал главное – крупные государственные заказы.
Понятно, что этот путь был для Марии Башкирцевой практически невозможным. Во-первых, она была женщиной. Во-вторых, никогда ни под кого не подстраивалась и не любила, когда ею руководили. Но она изо всех сил пыталась подняться по этой лестнице. Мария попала в Салон в 1880 году, на два года раньше, чем Сезанн, у нее были серьезные протеже, и живопись ее была вполне в русле академических тенденций, когда картину не обязательно надо было увидеть, а достаточно было пересказать, то есть сюжет значил больше, чем собственно живопись.
Салон проводился раз в год, примерно с 1 по 15 мая во Дворце промышленности на Елисейских Полях. Эти Салоны начали устраиваться там после Всемирной выставки 1855 года, для которой и было построено это выставочное помещение. За день до открытия и в день после закрытия участники Салона могли попасть на него по специальным билетам. В последний день перед открытием, на так называемом вернисаже, художники могли навести последний блеск на свои картины. (Кстати, «вернисаж», по-французски vernissage, – буквально означает «покрытие лаком» – от этого масляные краски становились ярче и сочнее.) Делалось это обыкновенно в присутствии ограниченного круга избранных лиц.
К концу XIX века вернисажи стали весьма модным развлечением, куда рвался весь элегантный Париж, число приглашенных
После официального открытия Салона туда уже попадала и обыкновенная публика, вплоть до солдат и деревенских жителей, специально приезжавших в Париж поглазеть на картины. В иные дни число посетителей доходило до пятидесяти тысяч.
К тому времени, когда Мария Башкирцева появилась в Париже и занялась живописью в Академии Жюлиана, история Салонов насчитывала уже более двухсот лет. Салоны привлекали к себе самую разнообразную публику, от высшей аристократии и состоятельной буржуазии до самых демократических слоев.
Почему художники так стремились выставиться в Салоне? Почему импрессионисты годами стремились попасть туда, пока не организовали свой «Салон отверженных» и, несмотря на это, продолжали неустанные попытки и годы спустя попасть в официальный Салон?
Главное, для чего был нужен Салон, – это создать репутацию художнику. О Салоне писали все газеты, рецензентами Салона были известнейшие писатели и поэты. Одного упоминания о картине, представленной в Салоне, было достаточно, чтобы сделать имя художнику-дебютанту. А если он получал медаль, то оказывался вне конкуренции. В Салон его картины после этого принимались без голосования. Карьера его была обеспечена: картину за большую цену обычно выкупало государство или какой-нибудь любитель живописи. У художника появлялось множество заказов. Иначе этих заказов можно было ждать годами и получать за картины гроши. Покупалось только то, что прошло через Салон.
Посещать Салон полагалось не раз и не два, а много раз. Статьи критиков обсуждались в каждой аристократической и буржуазной семье за обедом. Царил культ Салона, пусть наивный, но совершенно искренний. Если покупалось что-то в Салоне, то покупалась картина, которая понравилась, которая искренне пришлась по душе.
Во времена Башкирцевой жюри стали избирать по спискам. Со следующего, 1881 года организация Салонов перешла к Ассоциации художников, и избирателями жюри стали сами художники, которые до того хотя бы раз уже выставлялись в Салоне. Это избранное жюри, как и прежнее академическое, почти всегда состояло из тех же самых влиятельных персон и всегда отстаивало интересы «своих». Шла открытая торговля голосами: ты проголосуй за «моего», а я отдам свой голос за «твоего»
В начале 1880 года, после более двух лет занятий у Жюлиана Мария Башкирцева по его совету решается представить свою картину в Салон. Ее соперница Бреслаууже выставляла свою картину на предыдущем Салоне 1879 года, где Мария отметила ее для себя как хорошую, наряду с портретом Виктора Гюго кисти Бонна. В основном же она оценивает Салон как жалкую мазню, на фоне которой можно считать себя чем-то, когда еще ничего не достигнуто. «Быть может, я скажу что-нибудь невозможное, но, знаете, у нас нет великих художников. Существует Бастьен-Лепаж… А другие?.. Это знание, привычка, условность, школа, много условности, огромная условность. Ничего правдивого, ничего такого, что бы дышало, пело, хватало за душу, бросало в дрожь или заставляло плакать».