Мария Башкирцева
Шрифт:
«Воображаю, что вы там будете делать, – сказала я. – Хотите, я опишу вам вашу жизнь, а вы мне скажете, правда ли это?
– Да, да!
– Прежде всего, вы меблируете квартиру самой нелепой мебелью, купленной у псевдоантиквариев, и украсите самыми обыкновенными картинами, выдаваемыми за оригиналы: ведь страсть к искусству и редкостям необходима. У вас будут лошади, кучер, который будет позволять себе шутить с вами, вы будете советоваться с ним, и он будет вмешиваться в ваши сердечные дела. Вы будете выходить с моноклем на Невский и подойдете к группе друзей, чтобы узнать новости дня. Вы будете до слез смеяться над остротами одного из этих друзей, ремесло которого состоит в том, чтобы говорить остроумные вещи. Вы спросите, когда бенефис Жюдик и был ли кто-нибудь у мадемуазель Дамы. Вы посмеетесь над княжной Лизой
И как вы ошибаетесь! Как женщины видят вас насквозь! Вы готовы будете разориться, чтобы быть у ног парижской звезды, которая, погаснув там, приехала блистать у вас.
Вы ужинаете и засыпаете на ковре, но лакеи ресторана не оставляют вас в покое: вам подкладывают подушку под голову и укрывают вас одеялом поверх вашего фрака, облитого вином, и вашего помятого воротничка.
Утром вы возвращаетесь домой, чтобы лечь спать, или, скорее, вас привозят домой. И какие вы тогда бледные, некрасивые, все в морщинах! И как вы жалки сами себе!
А там, там… Около тридцати пяти или сорока лет вы кончите тем, что влюбитесь в танцовщицу и женитесь… Она будет вас бить, а вы будете играть самую жалкую роль за кулисами, пока она танцует…»
Самое интересное, что Гриц, который слушал весь этот монолог, согласился с Марией: «Все верно, кроме танцовщицы. Я женюсь на светской женщине. У меня семейные наклонности: я буду счастлив, когда у меня будет свой дом, жена, толстые дети, которые кричат, – я буду безумно любить их».
Жизнь показала, что Гриц Милорадович в отношении себя не ошибался, и все произошло именно так.
Летняя барская жизнь текла неспешно: мужчины ходили купаться на реку, а Мария с княгиней сидели на большом балконе барского дома, изнемогая от безделья и нестерпимой жары, перемывая ушедшим косточки. Вид с балкона был прелестный: «Напротив – красный дом и разбросанные беседки, направо – гора со стоящей на ее склоне церковью, утонувшей в зелени, дальше – фамильный склеп. И подумать, что все принадлежит нам, что мы – полные хозяева всего этого, что все эти дома, церковь, двор, напоминающий маленький городок, все, все наше, и прислуга, почти шестьдесят человек, и все!»
Но для Марии мало тщеславия землевладельца, ведь она считает, что если замуж – так только за короля!
Правда, рядом был князь Сергей Викторович Кочубей, младший сын князя Виктора Павловича Кочубея. Достаточно было взять справочник «Вся Россия», чтобы узнать, сколько было земель у наследника князя, его старшего сына Виктора Сергеевича Кочубея, и почувствовать разницу в общественном положении между князьями Кочубеями и Башкирцевыми. Если у наследников Константина Башкирцева была едва тысяча десятин земли, то у наследника князя – более 60 тысяч десятин в девяти имениях Полтавской, Черниговской, Екатеринославской и Нижегородской губерний, и среди крупных землевладельцев России он занимал 58-е место по количеству принадлежащей ему земли. Надо учитывать также, что земли в Полтавской и Екатеринославской губерниях были одними из самых дорогих в России, соответственно 182 и 161 рубль за десятину, а земля где-нибудь в Оренбургской губернии стоила в среднем 28 рублей за ту же десятину. К тому же все самые крупные землевладельцы, возглавляющие список, имели самые большие
Мария так описывает визит к Кочубею: «Мы были у князя Сергея Кочубея. Отец оделся отлично, даже надел светлые перчатки. Я была в белом, как на скачках в Неаполе, только шляпа была в черных перьях и такого фасона, который в России признан образцом хорошего тона… Имение князя в восьми верстах от Еавронцев – это знаменитая Диканька, воспетая Пушкиным вместе с любовью Мазепы и Марии Кочубей.
По красоте сада, парка, строений Диканька может соперничать с виллами Боргезе и Дория в Риме. Исключая неподражаемые и незаменимые развалины, Диканька, пожалуй, даже богаче, это почти городок. Я не считаю крестьянских изб, а говорю только о доме и службах. И это среди Малороссии! Как жаль, что даже не подозревают о существовании этого места. Там несколько дворов, конюшен, фабрик, машин, мастерских. У князя мания строить, фабриковать, отделывать. Но лишь войдешь в дом, всякое сходство с Италией исчезает. Передняя убрана бедно в сравнении с остальными комнатами, и вы входите в прекрасный барский дом; этого блеска, этого величия, этого божественного искусства, которое приводит вас в восторг в дворцах Италии, нет и следа».
Князь показывает гостям свою картинную галерею, статуэтки, портрет князя Василия Леонтьевича, своего предка, которого пытал и обезглавил Мазепа. Этот портрет висел на стенке шкафа, в котором хранилась в то время окровавленная рубашка Василия Леонтьевича. Впоследствии эта рубашка сберегалась в Покровской церкви села Жуки, соседнего полтавского имения князей Кочубеев. Возможно, князь Сергей Викторович показывал и свой герб, рассказав, что девиз этого герба: «Elevor ubi consumor!» – «Возвышаюсь, когда погиб!» – дан Петром I, который возвратил Кочубеям конфискованные имения, а также пожаловал имения Искры, который не имел наследников.
Двоих сыновей князя, Виктора и Василия, в то время в имении не было, и Мария с ними не познакомилась, но, вероятно, знала, что оба пока еще не женаты. Вот такие женихи, очень богатые и очень знатные, ее могли заинтересовать.
Мария посещает Черняковку, где провела все детство. Она хочет разобраться с делами. Ее дядя Александр управляет имением, в котором есть доля их с матерью денег. Марии кажется, что дядя обманывает и ее и мать, и эти подозрения не беспочвенны.
В конце концов, в один прекрасный день, когда в России уже наступила зима, выпал снег и при выездах сменили кареты на сани, Мария с отцом собрались, наконец, за границу. Встреча с матерью состоялась в Париже. Супруги начали разговор с обоюдных упреков, но Мария упорно ищет пути примирения родителей. Она организует совместные поездки в оперу на «Прекрасную Елену» и «Поля и Виргинию», завтрак у мадам Музэй с депутатом Полем Еранье де Кассаньяком. Поль предлагает им билеты на спектакль в La Chambre – так называют палату депутатов. Весь Париж бывает на этих «спектаклях». Популярность этих зрелищ в Париже была так велика, что попасть туда могли далеко не все, даже несмотря на принадлежность к высшему обществу.
В Версаль гости добирались поездом, в котором ехали и сами депутаты. Поезд – тот же салон. Мария познакомилась в этом салоне на колесах с депутатом от бонапартистов месье Жанвье де ля Моттом. Еот искал для своего сына, тоже депутата, невесту с приданым и с умом, которая бы могла держать у себя дома политический салон. Месье де ля Мотт сделал Башкирцевой предложение. «Мне предлагают имя, положение и блестящие союзы с первыми семьями Франции, а кроме того, и самую великолепную карьеру. В обмен у меня просят мой ум и деньги. Это коммерческая сделка, самое обычное дело, и если бы мужчина был не так отвратителен, я бы согласилась», – пишет Мария в дневнике.
К огорчению Марии, примирение родителей так и не состоялось.
После долгих поездок по Европе и безуспешных поисков самой себя Башкирцева решает серьезно учиться живописи.
«Я решила остаться в Париже, где буду учиться и откуда летом для развлечения буду ездить на воды. Все мои фантазии иссякли: Россия обманула меня, и я исправилась. Я чувсвую, что наступило наконец время остановиться. С моими способностями в два года я нагоню потерянное время… Это решение не мимолетное, как многие другие, но окончательное…Мне кажется, что год в мастерской Жюлиана будет для меня хорошим основанием».