Мария Магдалина (др. перевод)
Шрифт:
– Мария, скоро я буду освобожден от всяких уз, – упавшим голосом проговорил Иисус. – Я знал, что ты не покинешь меня, ты сделала все, что могла, а теперь, прошу тебя, заклинаю тебя любовью души твоей, – вернись в Вифанию. Там они в тревоге. Ты уж не мне, а им нужна… Пойди, – настаивал он. – Я не хочу, чтоб чужие люди видели твои слезы.
– Я не плачу уже – вот видишь… – не уходила она, подавляя в груди раздирающие ее рыдания.
– Ну, так пойди… А как ты сегодня красиво одета! – пытался заговорить волнение Иисус. – Вернись домой, там, наверно, беспокоятся… Передай от меня привет Марфе, – он придумывал разные предлоги, чтоб заставить
– Хорошо, я пойду, – глухо промолвила Мария и стала вглядываться в него мучительно-пытливым взглядом и смотрела так долго-долго.
Иисус напряжением воли постарался зажечь в своих глазах кроткий и мягкий свет, и только, когда она ушла, преисполненная надежды, глаза его сразу потухли и стали на мгновение неподвижны, тусклы, как у слепого.
Во дворце между тем шел ожесточенный спор между Пилатом, Муцием и Прокулой.
– Это мечтатель! Невинный мечтатель! И если ты думаешь, что меня интересует эта ночь с Марией, так ты ошибаешься. Я не напомню даже ей, – разве если бы она пришла сама, по собственному желанию. Мне просто-напросто жаль этого человека и разрушения их чувства. Ты знаешь, что я не очень склонен нежничать, я довольно хладнокровно рубил людей мечом, но я не умею душить птиц и топтать цветы.
– Ты прекрасно говоришь – точно берешь мои собственные слова из уст, – восторженно поддакивала Прокула.
– Что вы, с ума сошли! – возмущался Пилат. – Вы хотите уговорить меня, что я обрекаю на смерть этого человека. Да я готов три дня провести на хлебе и воде, чтобы спасти его, – хотя бы просто назло их духовенству. Мечтатель? Согласен. Но как вам кажется, достаточно ли будет этого слова, когда мне придется давать отчет перед Цезарем? Не очень! Не очень! И вполне понятно! Все начинается с мечтаний. Мечтания быстро наливаются и колосятся, и надо их скашивать, пока время – так скажет Тиберий. Сеян тоже мечтает… Вы хотите, чтобы ради этой романтической истории я пожертвовал карьерой, чтобы я подставлял голову ради прекрасных глаз Марии.
– Неужели действительно ничего нельзя сделать? – огорчилась Прокула.
– Разве если б эти скоты в рясах отступились от своего требования, тогда они не могли бы винить меня, Но они не отступятся. Им неважно вовсе изобличить этого самозванца; напротив, они давно мечтают иметь своего собственного царя, – это обвинение против меня, а они жаждут убийства, потому что Иисус нарушил их закон… Попробую еще, впрочем, – вздохнул он и еще раз поднялся на возвышение.
– Священники, – обратился он серьезным тоном к духовенству, – пусть это солнце будет свидетелем, что не я буду повинен в смерти этого человека. Пусть кровь его падет на вашу голову! Я умою руки и предоставлю вам самим решить, отпустить ли его или распять на кресте.
– Распять! – хором промолвили священники.
– Слушайте, – возвысил голос Пилат, обращаясь к толпе, – в крепости Антонии ожидают казни два разбойника: Тит и Дамах. Там же ждут казни предводитель всей шайки разбойников Варавва, а также Иисус. В ознаменование ваших праздников я хочу, по обычаю, помиловать одного – так вот, скажите, кого вы хотите видеть на свободе – Иисуса Назаретянина, человека честного, или разбойника Варавву?
– Варавву! – крикнули хором священники. – Варавву! – подхватили их возглас левиты и фарисеи. –
– Скоты, псы паршивые! – ворчал Пилат, с минуту сидел, насупив брови, потом вдруг встал с прояснившимся лицом, осененным новой идеей.
– Ладно, – процедил он, со злорадным ехидством глядя в глаза священникам. – Иисус будет распят вместе с ворами, но чтоб не было сомнения, кто и за что казнен, над крестом будет прибита надпись на языке вашего народа, на моем и на греческом языке, чтобы всем было известно, с каким позором умирает царь Иудейский.
И он начал вслух диктовать центуриону надпись и отдавать приказания, касавшиеся казни.
Вернувшись во дворец, он рассказал Муцию, как он досадил духовенству, и, увидев через окно, что священники продолжают стоять, раздраженно крикнул:
– Клянусь Геркулесом, они мне тут до вечера будут смердеть!
Посланный трибун вернулся с сообщением, что священники просят его отменить надпись.
– Нет! Вот уж что нет, то нет! Надпись останется, пускай убираются вон! – а потом прибавил с чувством удовлетворения: – Не так легко проглотят они теперь смерть Иисуса, как им казалось. Ну, пойдемте закусить. Ты останешься с нами, Муций?
– Пожалуй, хотя правду сказать, вся эта история отняла у меня аппетит – даже к сицилийским миногам. Бедная Мария! Хотелось бы мне знать, что сейчас с нею…
Мария между тем была в это время в Вифании, где действительно застала полный переполох, испуг и торопливое приготовление к бегству.
Поводом к общей панике были доходившие отовсюду слухи, что по наущению фарисеев городская чернь намерена вырезать всех поклонников Иисуса.
И когда Мария рассказала о том, как она выступила перед всем народом на защиту Христа, Симон схватился даже за голову.
– Мы погибли, – вскричал он. – Как это ты решилась, не спросясь совета, легкомысленная, как всегда, безрассудная – ты, ты… – он не мог найти подходящего слова.
– Симон! – посмотрела Мария на старика почти с презрением. – И ты говоришь это, ты, который имел счастье столько раз принимать у себя Иисуса! Если б не твои седые волосы, я бы знала, как тебе ответить. Вы позорно отреклись от учителя, вы позволили схватить его этой шайке, которую могли бы, если бы у вас хватило совести и мужества, разогнать на все четыре стороны. Когда он вернется, пусть попробует кто-нибудь из храмовников прийти сюда – у меня есть оружие, – она вынула и показала сверкающий меч. – Я изрублю всякого, хотя бы то был сам первосвященник в своем священном облачении.
Воинственно выпрямившись, со сверкающими глазами, она стала грозить мечом, обратив свое пылающее лицо к городу. И так и застыла в этой позе, увидев несколько женщин, бежавших с горы. Когда они подошли ближе, она узнала между ними Саломею и Веронику.
Они вбежали с криком и воплем в ворота.
– Осужден, осужден на распятие учитель! – слышен был их вопль, заглушаемый рыданиями.
У Марии упала, точно охваченная параличом, поднятая рука, из омертвевших пальцев выпал меч и брякнул о щебень. Лицо побелело, точно покрывшись инеем, глаза стали мутными и серыми, как свинец. В голове разверзлась точно чудовищная пропасть без дна и границ. Она зашаталась и без чувств упала на землю, как бы пораженная громом.