Марк Аврелий. Золотые сумерки
Шрифт:
— Знамение, император! В небе три орла, они летят на запад!
Авидий жестом указал, чтобы ему освободили проход на балкон, хотя путь туда и так был свободен, вскинул голову, глубоко вздохнул и строевым шагом направился в ту сторону. Толпа на площади, заметив пурпур, взревела.
— Граждане! — объявил Авидий Кассий. — Государство в опасности! Император Цезарь Марк Аврелий Антонин Август сражен смертельным недугом. Я решил принять на свои плечи бремя власти. Боги призвали меня спасти отечество. Жребий брошен. Храбрые воины, римский народ…
Далее Бебий не стал слушать. Он незаметно выскользнул из зала, бросился боковому выходу, добежал до коновязи. Дим тут же подскочил к нему. Бебий тихо,
Уже на улице, направляя жеребца в сторону квартала, где проживала городская знать, Бебию припомнилась уродливая, разомлевшая от прихлынувших чувств, физиономия Витразина, пустившего слезу в тот самый момент, когда Авидий объявил государство в опасности. До того момента вольноотпущенник, по — видимому, сознавая свою роль в истории, все время оттопыривал нижнюю губу.
Пусть его, с неожиданной злостью решил Бебий. Жребий брошен, так, кажется, заявил Авидий. Голова внезапно прояснилась, злоба обнажилась просто и незамутненно — бунтовщиков, изменников, самозванных спасителей отечества на плаху! После того, что он, природный римлянин, услышал в этом поганом, пропитанном греческой вонью городишке, служить Авидию немыслимо и отвратительно. Пусть наместник хоть семи пядей во лбу, он посягнул на самое драгоценное, что пока еще жило в душе уроженца Рима — только Вечный город вправе избирать вождей. Эти подлые рабы, вся эта шваль, которая дрожала при одном имени Суллы, Антония, Помпея, Гая Юлия Цезаря, Октавиана Августа, Веспасиана, Тита, Траяна, теперь возгордилась настолько, что решила назначить своего доморощенного императора! Не бывать тому!
Он решительно успокоил себя — сейчас главное не терять голову. Самое время проявить римскую невозмутимость и непреклонность. Бебий хорошо усвоил урок, который ему когда-то преподал Марк — спешить следует только во время ловли блох, во всех остальных случаях необходима осторожность и холодная голова. Официального извещения о кончине Марка Антонина так и не поступило, в этом случае провозглашение Авидия императором не более чем мятеж. Дело для Рима привычное, даже в царствование тишайшего из тишайших Антонина Пия находились смельчаки, пытавшиеся взбунтовать солдат, например Атилий Тициан. Однако в роду Лонгов изменивших присяге не было.
Значит, так тому и быть.
Сейчас все в Антиохии дрожат, все страшатся будущего, этой минутой и надо воспользоваться. Когда новая власть устоится и раздувшийся от собственной значимости Витразин явится домой, будет поздно. Дело плевое — выпятить челюсть до предела, ворваться в дом плаксивого вольноотпущенника, с порога заявить, у меня, мол, приказ доставить германскую собаку в преторий. Пусть только кто-нибудь посмеет встать у него на пути! Приказ он заготовил заранее, подмахнул за Авидия, но это пустое. Главное, напор. Если какой-нибудь гречишка посмеет возразить, кулаком в зубы.
Бебий притаился в тени громадной колоннады, с двух сторон, полукругом ограничивающей широкую площадь. Посредине площади бил фонтан, представлявший собой фигуру Геркулеса, сражающегося с гидрой — вода била из многочисленных голов чудовища, циркульно расположенных вокруг центральных фигур. Точно за фонтаном был виден нарядный портал с колоннами, ведущий на виллу Витразина. В сравнении с другими входами, этот отличался особой роскошью и безвкусицей — створки входной двери были в избытке убраны слоновой костью и золотыми пластинами. На площади было пустынно, поэтому Бебий сразу заметил двух охранников, прибывших с Клавдией. Оба были наряжены в солдатскую форму, шли при полном вооружении. Гремя металлом, они шагали посредине улицы, в тени не прятались, в отличие от людей Остория, кравшихся в глубине колоннады. Бебий
— Приказ императора! — объявил трибун. — Мне поручено забрать некоего Сегестия и доставить его к легату пропретору в преторий. Слыхал старик, — уже более доверительно обратился он перепуганному старику. — Свершилось! Теперь мы заживем по — другому. Авидий сумеет приструнить казнокрадов, наведет порядок. Или ты, рабская твоя душонка, иного мнения?
— Что ты, храбрейший! — испугался грек. — Я всей душой за Авидия, пусть боги благословят его царствование.
— Тогда вперед. Прикажи привести заключенного.
— Но воля хозяина… — попытался возразить управляющий.
— Он извещен, — успокоил его Бебий.
Старик поколебался, затем направился вглубь перистиля. Ждать пришлось недолго. Сегестия вывели через несколько минут. Он был в кандалах, оброс щетиной, но держался весело.
— Выходи, разбойник! — приказал Бебий.
Они вышли на улицу, где охранники приняли арестованного и погнали его вверх по улице. Бебий последовал за ним.
Уже через пару часов кортеж, состоящий из крытого нарядного экипажа с гербом наместника на дверях и грузового фургона, в сопровождении двух конных, едва державшихся на лошадях гвардейцев двинулся в сторону Селевкии.
Успели вовремя. После полудня кортеж обогнала конная турма. Декурион, вначале настороженный, затем успокоившийся при виде герба на коляске и знакомых всадников, сообщил Бебию, что император издал приказ выставить по всем дорогам караулы. Обыскивать грузы, задерживать всех подозрительных, тащить их в местную тюрьму, там разберутся. На вопрос Бебия, в чем причина подобных строгостей, декурион объяснил, что это обычные меры предосторожности. Когда отряд ускакал вперед, Бебий поделился с Осторием — выходит, Авидий все еще празднует, и Витразин не успел добраться до дома.
До Селевкии Пиерии они добрались на закате, когда над Сирией начали сгущаться сумерки. Не доезжая до главных ворот порта, свернули направо, в сторону дальней оконечности гавани. Здесь Бебий отпустил эскорт — заявил, что далее доставит жену лично. Гвардейцам только того и надо было. Получив наградные, они тут отправились в ближайшую харчевню. В армянском предместье Селевкии Осторий отыскал кузнеца, и тот расковал выбравшегося из сундука Сегестия.
Чтобы добраться до причала, где их ожидала почтовая галера, беглецам пришлось перевалить через невысокий горный кряж, клинообразными уступами сбегавший к морю. Поднявшись на верхнюю точку, Бебий обратил внимание, что бухта, всегда густо заполненная боевыми триерами, торговыми судами и рыбачьими лодками, теперь была на удивление пустынна и безмятежна. На акватории одиноко белел косой латинский парус, но и он, судя по бурунам, уходил в море. Вдали на южной оконечности бухты едва угадывались две военные триеры. В той же стороне, возле выдвинутого в море причала томился корабль с характерными для египтян обводами. Должно быть, на этой триреме прибыл сын Авидия Мециан. Бебий обратил внимание, что и Селевкия тоже казалась вымершей. Капитан почтовика на вопрос, почему в гавани пусто, пожал плечами и с мрачным видом пояснил, что сведущие в торговых делах люди не очень-то верят в победу Авидия. Куда больше они опасаются конфискаций, контрибуций и прочих поборов, на которые особенно падки временщики. Если бы дело было решенное, в порту, добавил капитан, нельзя было бы приткнуться. На этом разговор увял.