Маркиз де Боливар
Шрифт:
И ни слова о Франсуазе-Марии. Я облегченно вздохнул. Одни обычные разговоры об этом обрыдлом испанском походе, в которых солдаты все время коротали часы перед сном, когда после маршей и боевых стычек располагались на ночлег. Я позволял им болтать о войне и политике сколько и как угодно, потому что службу они все равно исполняли добросовестно.
И тут снизу я услышал голос лейтенанта Гюнтера, быстро спустился и зажег свет.
Гюнтер стряхивал с плаща снег. Пришел и лейтенант Донон: из его кармана торчал томик Вергилия. Он был самый образованный из моих товарищей, хорошо знал
Мы уселись к столу, выпили и начали ругать наших испанских домохозяев и скверные квартиры. Донон пожаловался, что у него нет ни печи, ни камина, а вместо стекла в окне - куски промасленной бумаги.
– Вот и попробуй тут почитать "Энеиду"!
– вздохнул он.
– Стены все увешаны образами святых, а чистой постели не найдешь во всем городе! На кухне лежит на столе стопка молитвенников, а сала и колбас не увидишь!
– ворчал Гюнтер.
– С моим хозяином невозможно вести разумный разговор, - рассказывал Донон.
– Весь день он твердит молитвы Святой Деве, а когда я вечером вернулся домой, застал его на коленях перед каким-то святым, не то Домиником, не то Яковом.
– А говорят, что граждане Ла Бисбаля сочувствуют французам, - перебил я.
– Давайте чокнемся! Пью за вас, братья!
– Ну, я тебе советую остерегаться, брат! В городе наверняка есть и переодетые попы и мятежники.
– Ну, пока - очень кроткие мятежники, они не стреляют, не убивают из-за угла, они довольствуются тем, что презирают нас!
– возразил Гюнтер.
– Да вот и мой домохозяин, верно, тоже переодетый поп!
– тихо засмеялся Донон.
– Вряд ли ему подойдет какое-нибудь другое ремесло.
Он протянул мне пустой стакан, и я наполнил его вновь. Дверь отворилась, и в комнату вошел - в облаке снежных хлопьев - капитан Брокендорф,
Он успел где-то хватить добрую толику вина, поэтому его полное лицо с огромным багровым шрамом сияло, как начищенный медный котел. Шляпа сидела на нем набекрень, усы были подкрашены дочерна, две толстые пряди волос спадали с висков до плеч.
– Гей-да, Йохберг! Поймал ты его?
– сразу крикнул он мне.
– Нет, нет еще!
– я понял, что он имеет в виду маркиза де Болибара.
– Да, господин маркиз заставляет долго ждать! А погода-то неприветливая, он и башмаки может в снегу потерять...
– Капитан склонился над столом и понюхал вино в тыквенной бутыли.
– Что там у вас во славу Вакха в его купели?
– Аликанте из погреба здешнего прелата.
– Аликанте?
– удовлетворительно крякнул Брокендорф.
– Отлично, эта штука стоит того, чтобы нам превратиться в скотов!
Когда Брокендорф превратил себя в скотину, дабы воздать честь доброму вину, он скинул мундир, жилет и рубаху, оставшись в штанах, сапогах и с массивной черной гривой на груди. Две старухи, проходившие возле нашего окна, остановились, с удивлением глядя в комнату. Потом перекрестились, очевидно сомневаясь, что перед ними - человеческое существо, а не диковинный иноземный зверь.
Мы толковали о винах, и вскоре разговор свелся к одним репликам: "Твое здоровье, брат!" или "Благодарю,
– Эх, хотел бы я быть в Германии сегодня ночью, чтобы была со мной Барбочка или Дорточка!
– вдруг начал пьяным голосом Гюнтер, который целый день таскался за испанками на улицах. Но Брокендорф высмеял его и заявил, что этой ночью он бы хотел сделаться журавлем либо аистом, чтобы вино подольше проливалось в горло. Да, вино всем изрядно ударило в голову. Донон декламировал из Горация, и среди общего шума вошел Эглофштейн, адъютант полковника.
Я вскочил и отдал рапорт.
– Так ничего нового, Йохберг?
– спросил он.
– Ничего, господин капитан.
– И никто не проходил через вахту у ворот?
– Только бенедиктинский приор из Барселоны, чтобы посетить свою сестру в Ла Бисбале. Алькальд поручился мне за него. Еще аптекарь вместе с женой и дочерью, проездом в Бильбао. Их бумаги подписали в штабе генерала д'Ильера, они - в полном порядке.
– И никого больше?
– Двое горожан, выезжавшие с утра из города поработать на своих виноградниках. Они предъявили паспорта и отметили свое возвращение...
– Хорошо. Благодарю.
– Эглофштейн! Пью за тебя!
– возгласил Брокендорф, потрясая налитым стаканом.
– Твое здоровье, старый журавль, садись с нами!
Эглофштейн поглядел на пьющих и засмеялся. Но Донон подошел к нему с двумя стаканами.
– Господин капитан, мы сегодня собрались ожидать маркиза де Болибара. Останетесь с нами, и мы поприветствуем господина маркиза, если он появится, от имени офицеров полка!
– К чертям всех графов и маркизов, и да здравствует равенство! зарычал Брокендорф.
– Пусть палач заберет все эти надушенные сахарные куклы с их кошельками для волос и шляпами в перьях!
– Я должен проверить пикеты и команду, которая охраняет мельницу и пекарни. Но ладно уж, они подождут...
– сказал Эглофштейн и присел к нашему столу.
– Эглофштейн! Давай-ка, присядь ко мне!
– крикнул пьяный Брокендорф. Ты у нас загордился. Уже не помнишь, как мы с тобой выбирали зерна кукурузы из конского помета в Восточной Пруссии, чтобы не сдохнуть с голоду...
Вино настроило его на сентиментальный лад, и большой, тяжеловесный мужчина опустил голову на два кулака и начал всхлипывать:
– Ты уже не помнишь? А, всякую дружбу на свете жрут черви!
– Война-то не кончена, брат!
– возразил Эглофштейн.
– Мне сдается, мы еще не раз будем варить ботву в соленой воде себе на обед, как тогда в Кюстрине!
– Да и кончится война, - мрачно добавил Донон, - император тут же начнет новую!
– Вот это верно, брат!
– вскричал Брокендорф, вдруг развеселившись. Деньги, брат, у меня кончились, а я должен заработать крест Почетного легиона!
Он начал считать сражения, в которых участвовал за год испанской компании: Сорсола, Альмарас, Талавера, Меса де Ибор и переправа на ручье Галичо, но сбился, хоть и загибал пальцы, и начал снова. А жара от угольев в тесной комнатке стала невыносимой. Донон приоткрыл окно, и холодный зимний воздух ворвался внутрь, охлаждая наши разгоряченные лбы.