Мародер. Каратель
Шрифт:
— Да, псиное отродье, сукин сын? Чё молчишь? А? Как, твою мать, с могилой на кладбище базарю. О, кстати, тут думал, как тебя погонять, слышь, нет? Ты же, волчара, прописался тут, жрешь как Кирюха, а объявиться — это мы забимши. Вот налеплю тебе погонялу Могила, и чё будешь делать? Слышь, э! А как в цвет тебе Могила, чуешь? И крыс дохлых в тебя кидают, звуков не издаешь, и страшный опять же. В натуре, Могила ты и есть.
Пес внимательно слушал, легко убирая морду от редких неплотных снежков.
— Ну ладно. Ты вроде пацан по жизни, так что двусмысленностей избежим. Будешь Кябир. [146]
Через неделю пес пообвыкся — уже оборачивался на погоняло, не дергался на домашних и, вообще, вел себя культурно. Обоссав двор по границе минирования, стал считать его своим, порыкивая в редких случаях приближения чужаков. Хозяин отвел ему самую большую конуру, когда-либо достававшуюся псу — весь второй этаж своего Дома, справедливо рассудив, что лишние двадцать метров почуять врага не помешают, а попасть на растяжке шансов всё ж меньше.
146
Кябир (тат.) — могила.
Ноябрь сменился снежным декабрем, спокойные дни вяло тянулись в мелкой хозяйственной суете: хозяин с домашними бурил скважину в подвале, присоединил ещё комнату к жилой части, намереваясь сделать наконец человеческую баню, да много чего. На базар не ходили, выжидая, пока те, кому ждать нельзя, пробьют в целине тропки. Наконец, ранним утром, потемну, на базар потянули свои огромные грузовые сани дровяные с НФСа. [147] …Это даже не тропка будет, а целый проспект. — подумал Ахмет, разглядывая своих дальних соседей в монокуляр. — Кябир! Хорош, а?! На квартал уже отошли, а ты всё рычишь. Типа самый бдительный, да? У-у, рожа! Кстати, чё морда грязная? А, примерзло… Ну-ка, дай… Вот. Теперь ничё, фасонистый. Так и ходи, понял? Не помой свой Дом и хозяина, ракушка. «…И красил масть пацанской зэчкой…» [148] А то вон Кирюха щас придёт, и чё? Скажет, и Дом у вас помойный, и пес вон бегает грязный. Чмо, наверное. А от пса до хозяина… Так. — Хозяин расслышал, наконец, сам себя. — Чё я там ляпнул? Кирюха придёт? Ну что ж, давно уже болтаем, пора и дело сделать, да, сучий сын? Тогда пока, меным алтыным, пойду скомплектуюсь…
147
НФС — насосно-фильтровальная станция; водокачка.
148
Строка из переделки «Медного всадника» Пушкина.
Спустившись, Ахмет принялся собираться в дорогу, рассчитывая на неделю. Закончив, заперся в своей комнате и приготовил десять аммоналовых шашек — одну здоровую, грамм на восемьсот, пару на двести-двести пятьдесят, а остальные маленькие, под воронку — прошибать дыры и замки. Пока ковырялся — уже обед, из подвала поднялись вкусно пахнущие свежими опилками Серб с Почтарем и толкаются возле умывальника. Прошел на кухню — у-у, запах какой!
— Чё там пахнет так?
— Собрался куда-то?
— Собрался. Полторы недели, всё уже сложил, ничё не надо. Пахнет-то чем?
— Да решила гуся запарить, вас, поди, достала уже шкварка, да? Чё им висеть, уже вон Новый Год скоро, а мы ни одного ещё не снимали,
— Ещё тарелку ставь.
— Что, ждешь кого?
— Жирик зайдет.
— О-хо-хо, — задумалась жена. — Только его нам и не хватало. Я ж гуся только половину отрубила, щас прорва-то эта всё сожрет, едва усядется… Так, ладно, чё-нибудь придумаю. Пить-то будете? Хотя куда там пить, в дорогу-то…
— Да достань, выйдем-то к вечеру только. Если выйдем.
Домашние расселись вокруг огромной миски с дымящейся горой картошки, только хозяин всё слонялся с кухни в коридор, не торопясь занять свое место у торца. Видимо, надоело — скинул бушлат и сел, бурча что-то навроде «да и хер с ним, нам больше достанется».
Почти успели спокойно пообедать, Кирюха припёрся чуть позже, удовольствовавшись в результате самым скромным куском вяленой гусятины с подостывшей картошкой. На столе появился пузырь с мутноватым самогоном. Домашние Ахмета накатили, безмолвно переглянулись с хозяином: «Это чё, посидим малёхо, или тёрка?» — «Тёрка». — «А, ну ладно. Жаль», — и отправились вниз, зашивать новую баню. Жена выставила чай и тоже растворилась в хозяйственных закутках, время от времени грохоча своими склянками то за одной, то за другой стеной. Хозяева сползлись к печке, развалились в удобных опелевских седухах, протянув ноги к жаркой амбразуре. Ахмет налил по паре пальцев, закинулись. Пожевали капусты.
— Чё, пора, считаешь?
— Да думаю, да. У тебя как, срочняков никаких не висит на жопе?
— Да нет вроде. Баню без меня доделают, товар баба выдаст, если чё.
— У меня тоже всё вроде ништяк. Я смотрю, график вроде устаканился — через два дня на третий большой приход, по три рожка собираем.
— А эти два дня?
— Да так, ни шатко ни валко — рожок, и то хорошо, коли целый. Дровяные да рыбаки, в основном.
— Ну, всё не залупа на ацетоне…
— Ну да, так оно… Тут ещё бизнесок нарисовался.
— Типа хранение?
— Ну да. Подвал-то — охереть, заблудиться можно. Орех молодец, проявил инициативу, а то так бы и телились. Одну сторону коридора подшаманили, там типа отсеки такие, пятёра за неделю, нормально.
— И чё, много народа?
— Да как придём, вторую сторону делать буду.
— Холодный если кому нужен будет, ко мне посылай.
— Кому зимой холодный-то?
— Да летом.
— А-а. Ладно… Ну, будем живы?
— Давай.
— Хх-ху… Эх, крепка савецка власть!
— Магомедычева, яйцом чищена. Чё не заедаешь-то? Налегке желаешь остаться? Тебе всё равно меня ждать придётся, я эти ваши лыжи, сам знаешь…
— Берёшь кого?
— Витьку думаю, — всё же сказал Ахмет, весь день до этого метавшийся, брать — не брать. А ведь уже почти решил идти один. Сердце шептало — не надо тащить своих, чуяло лажу; однако доля Дома увеличивалась существенно, и Ахмет позволил жабе говорить от своего имени, отмазавшись сам от себя: типа, четыре-пять опытных людей при пулемёте, кто нам чё сделает? Да и жопа, может, только мерещится, чётко, однозначно сердце ведь не сосет… — От тебя кто? Немец?
— Не. Он на Доме останется.
— Да, на такого можно Дом оставить. Я вот тоже Серба дернуть не могу.
— Возьму Дениску молодого. Я так посмотрел, он хоть и молодой, а с башкой дружит. Он сейчас лежит за этими пасет.
— Не устанет раньше времени? Этих гасить, да сколько он у тебя уже в секрете лежит?
— С утра. Ну, скажем так — он после этого всего пройдет лишь в два раза быстрее тебя, и только в три раза дальше. С двумя твоими грузами.
— Да ну. Терминатор какой-то прям.