Маршал Ней: Храбрейший из храбрейших
Шрифт:
— Что Император делает в тылу? Там он не дождётся успеха, а только может попасть под обходной маневр. Если он сам больше не воюет, если он больше не генерал, а только император, пусть возвращается в Тюильри, а нам позволит быть его генералами!
Гурго подвергает сомнению столь резкие слова. Они имели бы фатальные последствия для маршала, если бы действительно были произнесены.
Ней и Мюрат, поддержанные солдатами Фриана, отбросили русских в лощину в направлении Семёновского. С помощью вице-короля Евгения и убитого во время последнего штурма генерала Огюста де Коленкура, брата императорского обер-шталмейстера, они отогнали врага от Большого Редута, внутри которого обнаружили горы трупов, среди мёртвых оставались и громко стонущие раненые. Ней и Мюрат разделили задачи. Первый должен был прорвать левый фланг противника, чтобы тот начал отступать, а второй — завершить этот маневр, предприняв решающую атаку. После всех действий, совершенных без малейшей передышки, солдаты и офицеры от усталости теряли способность соображать. Командиры делали нечеловеческие
— Русские погибают, как бесчувственные существа, — вздыхает Наполеон, — но это не приближает нас к победе.
До конца сражения Император не откликался на умоляющие просьбы Нея и других маршалов ввести в бой Гвардию, чтобы добиться столь желанной решающей победы. Генерал Ледрю дез Эссар утверждает, что слышал, как Ней сварливо говорил Бертье:
— Почему бы ему не явиться к нам? Если бы Гвардия встала на моём правом фланге, им бы даже не пришлось ни разу выстрелить из своих пушек, я сразу смог бы двигаться вперёд, и в тот же момент сражение было бы выиграно!
На рассвете было трудно сказать, в чью сторону склоняются весы победы. Когда стемнело, над полем, столь шумным минувшим утром, повисла мёртвая тишина. И в этой тишине невозможно было понять, кто победил. Отступление русских — это не разгром.{283}
На другой день после побоища — Наполеон потерял 30 000 человек, Кутузов — 50 000 — Ней идёт по вспаханному ядрами полю боя. Он внимательно смотрит на убитых, раненых, на изуродованные останки. Небо хмурое, будто в трауре, покалывает неожиданный мороз. Загоревший маршал весь в пыли, хлопает руками, греется у большого костра, разведённого у палатки Императора. Сам Император сильно простужен, настолько, что говорит с трудом. Для вождя Великой Армии это — серьёзная проблема. Ожидая приглашения в палатку, Ней перебрасывается несколькими словами с Мюратом.
— День был жаркий, — говорит король Неаполитанский, — что касается артиллерии, то я ничего подобного никогда не видел. Под Эйлау было не меньше пушек, но там стреляли ядрами. Вчера же войска сошлись так близко, что почти всё время стрельба велась картечью.
— Однако, яйца ещё не на сковороде, — продолжает Ней, — потери врага огромны, дух, должно быть, подорван. Нужно воспользоваться победой и начать преследование.
Мюрат перебивает Нея:
— Тем не менее отступление русских было организованным.
— После того, что произошло, мне это трудно представить. Здесь разговор двух героев Бородино прерывается, Нея приглашают к Наполеону.{284}
Если генералу Нею не довелось вместе с Бонапартом войти в Каир, то Москву он завоевал вместе с Императором. Нет сомнений, что никто не прислушался к предсказанию Кутузова:
— Наполеон — это поток, который пока мы не можем остановить, но Москва, как губка, впитает и поглотит его.
Увидев вдали золотые купола московских колоколен, Ней издал радостный возглас. Издали город казался прекрасным видением. Намного позже этого крика, выражающего радость победителя, маршал Ней будет сторонником отступления, драматического исхода из Москвы, который станет самым ярким событием всей его жизни. Нам известно, чего Наполеону стоил уход из сожжённой и разграбленной Москвы, слишком поздний выход на Смоленскую дорогу, отступление, оказавшееся ловушкой. Нам известно, во что обошлись Императору надежды, питаемые воспоминаниями о Тильзите, напрасные ожидания примирения с царём Александром. Во время военных советов в Кремле аргументация маршалов становилась всё убедительнее: нельзя зимовать на пепелище, огромные трудности снабжения, пагубное влияние бездействия на дисциплину. Император открыто объявил Нею свое мнение:
— Пребывание в Москве с её руинами, но и с её оставшимися ресурсами предпочтительнее, чем ещё где бы то ни было в России. Мира можно добиться только отсюда. Впрочем, и погода стоит замечательная. Мы заблуждались насчёт климата. Осень в Москве приятнее, чем в Фонтенбло.
— Не следует строить иллюзий относительно погоды, сир — возразил Коленкур. — Зима наступит неожиданно, и нетрудно представить, в каком состоянии окажется армия.
Утром 18 октября в Кремле Наполеон, на большой площади, окружённой деревьями, проводит смотр трех дивизий 3-го корпуса: дивизий Ледрю, Разу и Маршана, в строю которых осталось всего 12 000 человек. 14 000 солдат Нея находятся в госпиталях. [79] Маршал испытывает гордость за своих полковников, которые, соревнуясь друг с другом, изо всех сил стараются представить свои полки в лучшем виде, несмотря на тяжёлые потери в течение июня. Неожиданно вдали слышится орудийный залп. Молодой Беранже, адъютант Мюрата, подлетает галопом с известиями о бое при Винково. Войска Кутузова неожиданно атаковали короля Неаполитанского. Император побледнел, наскоро завершил смотр и негромко заявил Нею:
79
Официальные данные о составе 3-го корпуса по состоянию на 10 октября 1812 года. A.V. С526, in'edit.
— Мы уходим!
Понимая, что надо уходить от Москвы на
Первые признаки краха маршал Ней старается объяснить исключительно некомпетентностью Даву, которому доверено командование арьергардом — по сути, щитом отступающих наполеоновских сил.
Лысый, близорукий, небольшого роста, немного сутулый маршал Даву, герцог Ауэрштедтский, князь Экмюльский, имел далеко не героическую внешность. Без очков он не различал предметы на расстоянии ста шагов, но его глубокое и всеобъемлющее военное мышление было бы просто неприлично сравнивать со скромным потенциалом Нея. Когда же представлялась возможность навредить этому блестящему военачальнику, Ней был далеко не последним, сообщая Императору о том, насколько его поразил «беспорядок» в 1 -м корпусе, о «печальном примере, отравляющем моральный дух солдат».{286} В начале кампании герцог Эльхингенский испытывал ревность, глядя на блестящие, самые дисциплинированные полки своего учёного конкурента, которые впору было сравнивать с частями гвардии. Сейчас же это был самый потрёпанный корпус. Даву принимает упрёки, поясняя при этом, что его измученные колонны идут вперемешку с отставшими солдатами из других корпусов Великой армии. У этих несчастных уже нет ни оружия, ни провианта. Наполеон оказался перед выбором: либо запретить подобные разговоры, либо признать свои ошибки. Он пытается убедить себя, что Даву виновен в том, что при каждом нападении казаков замедляет продвижение Понятовского и Евгения, что Даву не обладает талантами Нея, который воодушевляет солдат самим фактом своего присутствия и никогда не признаёт себя побеждённым. Мюрат и Бертье тоже в один голос поносят князя Экмюльского. Наконец в войсках распространяется хорошая новость: Ней сменит Даву во главе арьергарда, 3-й корпус придёт на смену 1-му. Во время официального объявления приказа Нею объясняют, что его действия будут поддержаны Даву. Ней сухо отвечает:
— О, мы хорошо знаем, как он поддерживает.{287} 3 ноября Ней вместе с Евгением и Даву разрабатывает план действий против авангарда Милорадовича, этого русского Мюрата, который перерезал им дорогу. Лишь в два часа пополудни три военачальника соблаговолили согласовать свои действия. Как и в сражении при Валутиной горе, чувствуется отсутствие Наполеона. В сражении под Вязьмой войскам опять не хватит объединяющего порыва, хотя врагу и не удастся окончательно остановить их. Создаётся впечатление, что Император больше занят размышлениями о грядущем, а не происходящими событиями. Существует мнение, что Даву мог бы избежать русской засады, если бы попытался обойти Вязьму, но он считал, что войска слишком устали. В стычках 3 ноября все заметили как дряхлость и плохое состояние Даву, так и несгибаемое упорство Нея. «Он произвёл на меня неизгладимое впечатление, — свидетельствует генерал Гриуа. — Король Неаполитанский тоже был прекрасен как никогда среди пылающих огней». Солдаты Евгения с удовлетворением сообщают, что Нею со своими дивизиями удалось быстро укрепить Вязьму и что он прикрыл отход Даву, задержав кирасиров Уварова. Но мало кто отдаёт должное Компа-ну, храброму генералу из корпуса Даву который самоотверженно сражался со свирепыми казаками. Может быть, Компан вспомнит об этом через три года, голосуя за смертную казнь Нея.{288}
Теперь, когда Даву впал в немилость, маршалу Нею, замыкающему отход Великой армии, выпал шанс доказать, что он может справиться лучше. Войска идут по дороге, уже знакомой Нею, по ней он проходил во время наступления. А теперь их вынудил идти здесь «старый лис» Кутузов. Ней должен смириться с тем, что Наполеон больше не играет роль нападающего. Краснолицый, полный энергии в любой ситуации, Ней чрезвычайно деятелен. Ему приходится бороться с теми же трудностями, с которыми сталкивался князь Экмюльский, но теперь появился новый враг: «объявилась» русская зима. Они в белой пустыне. Снежные вихри заставляют каменеть лица солдат, их губы смерзаются, носы леденеют. Идущие впереди корпуса разбирают всё на своем пути, людям Нея остаются лишь холод и голод. Единственная пища — конина, от которой многие погибнут в страшных мучениях.
Маршалу Нею хватило 48 часов, чтобы, в свою очередь, принять аргументы Даву, которые он совсем недавно высокомерно отвергал. «Что касается 3-го корпуса, то с 4 ноября его отход происходит достаточно организованно, насколько это возможно, — пишет он Наполеону. — На дороге было по меньшей мере 4000 солдат из разных полков Великой армии, которых уже невозможно заставить идти вместе. Эти обстоятельства ставят офицера, руководящего арьергардом, в трудные условия, тем более что при первом же появлении врага эти отставшие солдаты бегут, внося беспорядок в колонны».{289} Оскорбительное «Сир, у Вас больше нет армии!» звенит в ушах Императора. Это донесение произвело сильное впечатление на Наполеона, ожидавшего вестей от своего «Баярда». Ведь его деморализующие донесения достигли крещендо: общая дезорганизация армейских корпусов, офицеры, вне зависимости от званий, действуют наугад, численность личного состава достигла минимума, лошади падают на льду приходится бросать пушки из-за нехватки упряжек. Безутешная картина! Наполеон резко обрывает адъютанта маршала Нея полковника д’Альбиньяка, явившегося с длинным списком бед и трудностей.