Маршал Ней: Храбрейший из храбрейших

Перрен Эрик

При въезде в Орийак жители сбегаются, чтобы посмотреть на арестованного героя отступления из России.

Что им нужно? — интересуется маршал. — Вы только посмотрите на этот сброд!

Перед зданием мэрии, где в ожидании дальнейших инструкций из Парижа он должен оставаться под стражей, национальная гвардия салютует ему. Маршал командует «Вольно!»

— Арестанту почести не полагаются.

Три свидетеля Деказ, Рейзе и Мармон утверждают, что с самого начала Людовик XVIII считал дело Нея опасным по своим возможным последствиям: «Несчастный! Дав арестовать себя, он создал больше трудностей, чем при переходе на сторону Бонапарта». Герцогу Рагузскому ясновидящий суверен доверительно говорит: «Все было сделано, чтобы облегчить его побег. Но его безрассудство погубит его».

Окружение короля, более роялистское, чем король, обрадовано арестом и с энтузиазмом восхваляет грядущее возмездие. Подозреваемого

в опасной умеренности, даже в желании вступиться за «заблудших овечек», которых ультрароялисты считают главными виновниками 20 марта, Людовика XVIII просят сохранять твёрдость, особенно в отношении Нея, который в период Ста Дней гордо заявлял, что его переход был преднамеренным, и который последовательно предавал всех.

Его эффектный арест связывают с именем Эли Деказа, префекта парижской полиции, достаточно умного, амбициозного тридцатипятилетнего уроженца Бордо, выказывающего романтическую преданность Бурбонам. В «Замогильных записках» Шатобриан пишет, что, арестовав маршала, Деказ пошёл дальше, чем того желал король, который сам говорил автору «Мучеников» [115] о своем неприятии трудных и деликатных ситуаций. Моле утверждает, что Деказ имел обязательства перед графом д’Артуа, выполнив которые, надеялся вытеснить Фуше, захватив его министерский портфель. Имея такую мотивацию, он послал своих людей в горы Канталя с заданием арестовать Нея. Ультрароялисты упрекают Фуше, противопоставляя ему служебное рвение Деказа, его успех, в то время как он, герцог Отрантский, способствовал побегу виновных. И действительно, Деказ сменит Фуше во главе полиции, но позже постарается отказаться от своей инициативы в аресте Нея, приписывая её ультрароялистам, которые якобы самовольно решились покуситься на свободу «героя стольких битв».

115

«Мученики» — сочинение Шатобриана, посвященное раннему периоду истории христианства. — Примеч. науч. ред.

После ареста маршала суд над ним неизбежен. 14 августа Гуви-он Сен-Сир, старый товарищ Нея ещё по Рейнской армии, а теперь военный министр, обращается к своему коллеге, министру полиции, с просьбой передать ему князя Москворецкого как подлежащего военному суду. Военный министр берётся организовать препровождение маршала в Париж под надёжной охраной и с соблюдением почестей, соответствующих его рангу. Отъезд в столицу состоялся 16 августа. Королевский комиссар майор Мейронне отправился в путь раньше, чтобы обеспечить смену лошадей в дороге, в то время как маршал ехал в другой карете в сопровождении лейтенанта жандармерии и двух офицеров королевской гвардии. Один из них, Жансийон, относился к Нею с симпатией. Маршал даёт слово чести, что не будет пытаться сбежать, и это не лишняя предосторожность, так как на пути их следования расквартирована часть Луарской армии, включая драгунский корпус Экзельмана, стоявший в Риоме. Новость об аресте быстро распространилась в войсках. Генерал Экзельман вбил себе в голову, что должен дождаться пленника и отбить его. Ней отказался от этого предложения и заявил охранявшим его офицерам: «Видите пропасть? Так вот, если карета свалится туда и вы все при этом погибнете, а в живых останусь только я, я один вернусь в Париж».

При отъезде из Орийака все, находившиеся в карете вместе с маршалом, были бледны, напряжены и держались настороженно. Наручники маршалу не надевали, но ему не позволили взять с собой слугу, что явно Нею не понравилось. Он курит сигару и хранит упрямое молчание. Заметив рукоятку пистолета, выглядывавшую из кармана одного из охранников, маршал нарушает тишину вопросом: — Всё-таки вы опасаетесь, что сбегу?

Непринуждённо он предлагает сигары сопровождающим. Чтобы разрядить атмосферу, Ней предаётся воспоминаниям о проказах молодости, проделках молодого солдата, чем вызывает улыбки присутствующих. Маршал и себе позволяет улыбнуться, но подчёркнуто сдержанно, будто оставляет настоящий смех для только ему известной действительно смешной истории. Потом, сгорая от желания оправдать своё решение о переходе на сторону Наполеона в Лон-ле-Сонье, маршал затрагивает серьёзные темы.

— Бывают обстоятельства и причины, связанные с государственными интересами, которые часто заставляют человека действовать вопреки собственным взглядам.

В глазах маршала мольба, но собеседники удерживаются от вопросов. Ней взволнованно продолжает, будто каждой фразой стремится убедить хотя бы самого себя. Его рассуждения переходят в настоящую исповедь, в ходе которой он меняет свою позицию, когда

чувствует, что ему не удаётся убедить слушателей. После Ватерлоо, где ему довелось увидеть столько волнующих и страшных картин, преследующие его каждый день воспоминания о Лон-ле-Сонье кажутся просто удивительными. Маршал уверяет, что перешёл на сторону Бонапарта, которого уже давно презирал, только во избежание большого пожара, который угрожал стране. Он упрекает себя только в том, что «слишком легко поддался на предложения другой стороны, на заверения агентов, слишком поверил письмам генерала Бертрана». Ней запутался в своём бесконечном и бесплодном монологе, в котором упрямо возвращается к Наполеону. Конечно, Бонапарт был гениален, но три последних года «он совершал глупости, желая исправить которые, делал ещё большие глупости». Возвращаясь к Ватерлоо, чтобы показать просчёты и военные ошибки своего бывшего командира, Ней утверждает, что когда в конце сражения Флао прибыл для исправления так называемых ошибок маршала, то он, Ней, прямо заявил ему: «Передайте Императору, что он меня поставил в такое положение, которое не оставляет мне возможности думать о чем-либо, даже о нём». Жалуясь, на общее непонимание и презрение, Ней бросает внимательные взгляды на аудиторию, которая хранит ледяное молчание. Тогда он зачехляет свое обвинительное оружие и, как все присутствующие, осознает, что дебаты здесь ни к чему.

Чтобы размяться, время от времени маршал, сопровождаемый лейтенантом Жансийоном, идёт пешком рядом с каретой по горным дорогам департамента Пюи-де-Дом. С этим спутником Ней с удовольствием болтает и шутит. К жандармскому лейтенанту Фремо маршал, напротив, питает отвращение:

— Он жандарм до мозга костей, — замечает маршал, — если бы я решил отбиваться в замке Бессонье, то с помощью старого слуги мог бы сделать шесть выстрелов и, возможно, уйти. Представляю физиономию господина Фремо!

Ней непрерывно ищет повод, чтобы в чем-то упрекнуть несчастного Фремо, которому только и остаётся, что изображать безразличие. Во время одной из остановок на постоялом дворе маршал бросает возмущённый взгляд на молодого офицера, который, не постучав и не спросив разрешения, заходит только для того, чтобы посмотреть на знаменитого арестанта.

— Если бы я имел кавалерийский полк под рукой, я бы с удовольствием посмотрел, как он переносит удары саблей плашмя.

Приступ ярости исчезает так же неожиданно, как и появился. Маршал с аппетитом обедает и требует трубку, так как сигары кончились. Один из охранников потерял пару пистолетов. Узнав об этом, Ней тут же дарит ему свои, которые находились в его багаже, привязанном позади кареты. В дружеском разговоре маршал затрагивает самые разные темы, от сельских начинаний в Кудро до своего восхищения царём Александром. По его мнению, российский царский двор «самый блестящий и самый утончённый из всех дворов северной Европы». Что касается пруссаков, то он клеймит их за систематическое лихоимство и мародёрство: «Эти ничтожества были настолько бесцеремонны, что выпрягли лошадей из кареты моей жены».

По прибытии в Невер 17 августа Ней замечает волнение Жансийона, который только что узнал последние новости из парижских газет. Маршал мучает его вопросами, умоляя рассказать обо всём, что он прочитал и что касается непосредственно его, Нея.

— Говорите смело, даже если речь идёт о моей жизни. Я сотни раз рисковал собой и так мало дорожу жизнью, что и гроша не дал бы, чтобы сохранить её. Только одно меня волнует — моё имя, которое я должен оставить Истории и моим детям незапятнанным.

Поколебавшись, Жансийон рассказывает, что прочитал о Лабедуайере, виновном, как и Ней, в том, что перешёл на сторону Наполеона, хотя давал присягу королю.

— И что же, — допытывается маршал — как обстоят его дела? Какой суд его судил или будет судить?

— Его судили, и, к несчастью, он признан виновным и приговорён к смерти!

— К смерти! — глухо повторяет Ней — Лабедуайер приговорён к смерти!

Больше получаса, ошеломлённый и взволнованный, он молчит, не в силах вымолвить ни слова. Очевидно, он плохо представлял себе ситуацию. Лабедуайер — первая крупная жертва правительственной чистки, кто будет вторым?

Далее путь проходил без происшествий, если не считать появление пяти сотен морских артиллеристов между Бором и Мориаком. Впрочем, артиллеристы не собирались вызволять маршала, они просто хотели взглянуть на краснолицего героя. Трудности встретились в Шарите-сюр-Луар, где Нея узнали служившие ранее под его началом вюртембергские офицеры. К тому моменту толпа в Авиньоне уже расправилась с маршалом Брюном. Уготовлена ли Нею такая же судьба? Вюртембержцы по-немецки оскорбляли Нея. Не теряя иронического спокойствия, он отвечал на том же языке, что распаляло их ещё сильнее. Враждебно настроенная толпа разрастается, на карету сыплются камни.