Маршрут - 21
Шрифт:
Глаза постепенно смыкались, Оля зевнула, чуть поёрничала головой.
— Пора бы и мне спать.
Сны стали редкостью. В мире, где нужно выживать, где каждый новый поворот может быть потенциально последним, нет места спокойствию. Голова, уставшая и раздираемая переживаниями, уже не способна была выдать даже кадра такой желанной и счастливой жизни, прошлой или будущей — неважно. Но эта ночь была другой. Оля улыбалась.
Походы семьёй в магазин, поездки в деревню, покупка нового платья и разных безделушек. Пушистая, полосатая уличная кошка. Отец показывает автомобильный двигатель в мастерской. С мамой в выходные в кино или театре. Но, как и тогда, это были смутные воспоминания, скорее
Ночь подходила к концу.
***
Дрова в буржуйке полностью прогорели, в ней остался лишь белый пепел и ещё тёплые угли. Оля нехотя просыпалась и, чуть приоткрыв глаза, сразу потрогала у Тони лоб. Он уже не был таким горячим.
Выздоравливаешь, отлично.
Оля не стала будить подругу, оделась и вышла на улицу.
Раннее утро, слепящие солнце и сугробы, навалившиеся за ночь. Воистину, Уральский климат, который, однако, близь Перми уже должен был утратить власть. Ясное небо. Стягивая зябкое одеяло с 57-го, главное — не забыть надеть перчатки. Стоило потянуть за холщовую ткань и большой снежный настил двинулся вместе с ней. Стихия не тронула вещи в рубке. В ящиках лежал будущий завтрак: сухпай и вода.
Обычно не было возможности разогреть еду, и девочки ели всё холодным, но раз есть печка, даром, что таковой её можно было назвать с натяжкой, почему бы не использовать её? Оля вскрыла консерву тупым ножом и поставила на буржуйку с разведённым огнём. Сухие дрова быстро разгорались, приготавливая не самые лучшие консервы, но это лучше, чем ничего. Немного резкий, но от того не менее приятный запах разбудил Тоню, она медленно открывала глаза и принюхивалась к уже разложенному на столе завтраку.
— Ну чего, проснулась?
— Доброе утро, — Тоня протяжно зевнула, потягиваясь в кровати.
— Доброе. Вот, держи. Руки помой перед завтраком. Сейчас стяну с огня и будешь есть, — Оля осторожно, намотав на руку мешок, словно прихватку, забрала горячую мясную консерву с буржуйки, выставив на стол. — Должно немного остыть и галеты тебе вприкуску.
— А ты? Не хочешь кушать?
— Нет, тебе нужнее, — Оля пододвинула к кровати стол.
— Ну ладно. А что дальше делать будем? — Тоня схватилась за одну печеньку и сунула в рот.
— Побудем тут ещё немного. Ты отдохнёшь, а я поищу кое-что. Может даже сегодня и уедем.
Оля упёрлась щекой в кулак, а другой рукой ритмично отбивала какую-то мелодию. Тоня схватила очередную печеньку и съела вслед за ложкой тушёнки.
— Что искать будем?
— Не будем, а буду. Тент нужен или что-то вроде того. Если дождь застанет, то ладно, но если всё снегом заметёт, то совсем плохо. Не думаю, правда, что мы тут что-то найдём.
— По-нят-но. Слушай, ты же тоже кушать хочешь, — Тоня схватилась за консерву.
— А ну, ешь.
— Голодной же будешь!
— Не буду, — Оля дала ей еле ощутимый щелбан.
— А я говорю — будешь! — Тоня потёрла лоб.
— Не буду.
— Будешь!
— Не буду.
— Будешь!
— Что с тобой делать, а? Съем я что-нибудь, съем, главное — сама наедайся, — Оля вышла.
Тоня ещё немного поела и легла обратно спать, сказывалась простуда.
В сгнившей избе нашлись шило да мыло. Здание больше остальных, но на второй этаж Оля пойти не осмеливалась. Первый уже пугал обилием поломанных досок с то и дело торчащими ржавыми гвоздями. Ниток
Лыжи, лыжные палки и ботинки, какие-то железные крепления. Тут же лежала и хорошая лопата, и спортивные куртки из непромокаемого материала, которые, может, и напоминали кучу тряпья, но так даже лучше! А в карманах всякий хлам: спички, выцветшие билеты в кино, сигареты и прочее. Лёгкой рукой все находки отправились уже в карман к Оле. Курить она не собиралась, но желание забрать что-то эдакое слишком мозолило мысли.
Отчаявшись и осмотрев каждый уголок, она уже хотела уходить, но тут пытливый взгляд пал на тумбочку для обуви, на которой стояла какая-то алюминиевая коробочка, расписанная розовыми и голубыми цветками. При легонькой тряске она издавала глухой звук. Открыть было непросто, но после некоторых манипуляций с характерным хлопком, будто треугольничек молока лопаешь, коробочка раскрылась. Иголки разных размеров, маленькие заплатки и главное — разноцветные нитки. Оля с радостью захлопнула коробочку и побежала обратно.
Расположившись в окружении более десятка курток, материал которых был плотный и непромокаемый, Оля пыталась вспомнить, с чего стоит начать. Для начала, во избежание всяких болячек, она обработала иголочку медицинским спиртом. Ловкие пальцы вогнали прочную и длинную нить в маленькое игольное ушко, крепкий узел положил начало большой работе. Здоровье не одного пальца было попорчено в этой нелёгкой схватке! Одежда была облита кровью! Оля действительно давно не практиковалась в шитье, но труд и упорство делали своё дело. Десять минут, двадцать минут, тридцать, сорок, и вот две широченных мужских ветровки были накрепко сшиты, почти как швейной машинкой, пускай что выглядело это очень неказисто. Лишь малая часть работы. Вздохнув по привычке, Оля схватила ещё одну. С каждой новой курткой удавалось справляться всё быстрее.
В гробовой тишине легко потеряться, отчего заработавшаяся Оля не сразу увидела оставленную на столе тушёнку, что успела порядком остыть. Консервы консервами — ничего необычного. Во рту сухие галеты разбухали от слюны и растопленного жира, становясь сочными и вкусными. Единственные ощущения, которые можно посмаковать сейчас, ни на какие иные гастрономические изыски можно было не надеяться.
Всё те же несчастные непромокаемые тряпки познали судьбу салфеток, когда Оля наелась. На некоторых из них были красные нашивки, на других синие, но каждые имели сзади номера. Вот первый, этот второй, а потом сразу седьмой, затем вообще тридцатый. И правда, лыжная база, только странная слишком. Никто так варварски не будет на одежду номера нашивать, для этого накидные есть.
Первый, второй, на перехлёст. Так просто. Может, в другой жизни я могла бы стать швеёй или известным дизайнером, придумывала бы всем интересную одежду. Почему нет? Да, мечтать не вредно. Интересно, какого это быть всемирно известным «кем-то»? Художником, писателем, артистом, дизайнером или спортсменом, врачом, лётчиком, космонавтом в конце концов! Такие романтичные профессии со стороны, а на деле сложные. Эх, и почему всё так? Если вспомнить некоторых, они же такими противными и зарвавшимися были. Аж противно. И что, это следствие или причина такого поведения, эта популярность? Точнее, они популярными из-за этого стали или стали такими из-за популярности. В первом случае, значит, кто-то это поощрял, а зачем такое поощрять? А если второе? Я такой быть не хочу. Так и что, может, что-то потаённое в характере открывается? И виноват ли тогда человек, если сам он не знал, что таким стать может? Глупо, пожалуй, его одного винить, но я такой точно быть не хочу.