Маршрут - 21
Шрифт:
— Я закончил. Ну, что, мехвод, заводи машину!
Оля обернулась через плечо: — А тележка?
— Ай, потом заберу, у меня их и так с десяток. Поехали уже!
Оля пожала плечами, все забрались в танк.
Пришлось постараться, чтобы двигатель завёлся. Он запыхтел, зарычал и тут же повалили чёрные, густые клубы дыма. Трёхтонный агрегат двинулся неохотно, постепенно набирая скорость. Гусеничные траки давили грунтовую дорогу под собой, раскидывая щебёнку во все стороны. По всему лесу раздавалось гулкое эхо от работающего мотора, предназначенного в своё время для лёгонькой Победы, а сейчас служащему боевой машине, созданной в первую очередь для ведения войны. Высунувшись из рубки, Тоня смотрела вперёд, будто капитан корабля, а Оля хорошо управлялась с рычагами. Даже будучи девушкой, ей не составляло большого труда манипулировать старым, скрипучим
Поездка обещала быть недолгой. Спешить неуда. Михаил рассматривал переоборудованную рубку. Снизу прикрытые ящики с десятком сухпаев, какими-то закатками, крупами и бутылками воды. Над ними располагалась широкая доска метра полтора длиной или больше, на которой ночью и спали девочки, укутавшись в спальные мешки. Всё та же старая керосинка, «Света», и ещё всякое по мелочи.
Тем временем компания выехала на шоссе. Можно было не рассчитывать на тихую поездку, но того и не требовалось. В иной ситуации хотелось заткнуть себе уши, но рёв мотора и бренчание железок привносили в очередной день долгожданную живость.
Как и предполагалось, 57-й расталкивал легковушки, как задира младшеклассников. Но вот на КПП, за невозможностью сдвинуть многотонные грузовики, пришлось смести сетчатый забор с колючей проволокой.
Когда трио подъезжало к окраинам, Михаил оживился и стал руководить процессом. Только он знал, какими дорогами можно попасть в часть. Если до этого девчонки смотрели на десятки заросших дворов, то теперь им приходилось пробираться сквозь повалившееся фонарные столбы, деревья и даже объезжать подбитый БТР. А вот жёлтый трамвай, что сошёл с рельс и перевёрнутый троллейбус. Груда металлолома с длиннющими усищами. Фары разбиты, стёкла выбиты, а колёса спущены.
В Свердловске население было около миллиона, но машин на автострадах или в городе меньше, чем могло быть, если так присмотреться. В СССР никогда не было много личного автотранспорта — дорогой и очередь выстоять надо, да и с развитым общественным он был многим попросту не нужен. Двадцатиминутная прогулка была куда лучше, чем лишний раз покупать бензин, спорить с автолюбителями, чинить всё за свой счёт. Но это же статус! Да и если напрячь память, Тоня вспоминала, что папа любил возиться с мотором от Запорожца. Бранился на него часто, но машину любил. Такое дорогое хобби, да и от двух женщин в квартире хороший способ отдохнуть, чего Тоня признавать не хотела. Отец очень её любил, а думать про него сейчас что-то такое было в её понимании непозволительно.
Несколько столовых и магазинов, бывших ларьков: одни с мороженым, другие со свежей, на тот момент, конечно, газетой. Разбитая аптека бежевого цвета, которая, однако, не была разграблена. Это было помещение на углу жилого дома дореволюционных времён. В этом районе они остались, как достояние истории. Десяток штук. А теперь целых так всего тройка, другие превратились в руины. Осиротевшие стекольные рамы напоминали о произошедшей трагедии. На прилавках стояла сотня склянок различного содержимого, благо на большинстве из них остались нетронутые этикетки.
— Нам бы взять чего, — Оля приоткрывала дверь, но Тоня протиснулась вперёд раньше.
— У вас совершенно ничего с собой нет?
— Ничего. Совершенно ни-че-го, — Оля принялась рассматривать первую попавшуюся на глаза склянку.
— Лучше положи на место. Сейчас я вам всё нужное и ненужное сам соберу, — Михаил пошёл за прилавок, где принялся разгребать мусор.
— А это что такое? — Тоня подбежала к нему и показала упаковку таблеток.
— Да тут и названия нет, по виду что-то для живота. Дай-ка посмотрю… Да, жёлтые с полоской, жаль названия не помню. Берите, лишними не будут.
Он отдал блистер Тоне, продолжил копошиться в вещах. Она в свою очередь с важным видом пошла к Оле и вручила ей ещё две упаковки.
— Куда нам столько, мы же не питаться ими собрались.
— Пойду ещё что-нибудь поищу, — Тоня побежала в подсобку.
— Только не пробуй там ничего.
— Сейчас все таблетки съем, моргнуть не успеешь!
— Вот что мне с ней делать? — Оля наблюдала за Мишей, как он открывал шкафчик за шкафчиком, рассматривая остатки содержимого.
— Хе-хе, ничего. Она хоть и ребёнок, но очень умная, — он встал, держась левой рукой за спину, а в другой держа пакет, — Вот же гадство, я же не старик ещё. Так, смотри.
Тоня сидела в окружении раскиданных тут и там коробочек, рассматривая одну за другой: — Тут такая куча всего! Правда я не помню ни одно из названий.
— Ты чего тут устроила? Пойдём, немного осталось до части, и так задержались.
— Интересно же, да и кому помешает?
— Так, не ссориться, по мелочам уж тем более. Плюньте, сам потом всё соберу, — Михаил стоял в проходе, облокотившись на дверной косяк.
— Нельзя так, ты чересчур добрый.
Тоня схватила охапку коробок и скинула их всех в один ящик.
— Ну всё, всё, пойдёмте, мне ещё нужно вам кое-чего показать.
***
Михаил ушёл искать моторное масло, девчонки же остались наедине с плацом, что, казалось, простирался на километры во все стороны. На фоне такой звенящей пустоты накатывало ощущение собственной крохотности и незначимости, отчего в голову начинали пробираться самые разные черви. В попытках как-то отвлечься, Оля принялась лениво смотреть по сторонам, но взгляду было не за что зацепиться.
Везде одно и то же. Аж спать охота. Куда ни глянь — ничего, только побитые казармы в далеке. Иди туда или сюда, а разницы никакой и конец один. Даже страшно становится, будто за этим всем в действительности больше ничего нет. А есть! Но разве чем-то оно отличается от этого вот безразличного асфальта? И ему и этому наплевать на нас — ничем не отличается. Никого нет, а с людьми и восхищение и вдохновение и даже грусть вместе пропали. Нет, они остались, но их так мало, что и нет почти. Хотя, если при спокойной жизни отказываешься открываться другим, то тухнешь, чувствуя всё меньше, а без окружающих теперь уж тем более. Будто стоишь на парковке, огромной, а на ней расчерчены белой краской полосы, отводящие каждому своё место, а их освещали фонарные столбы. Они в любом случае неспособны подарить свет каждому нуждающемуся, но есть хотя бы что, и где, и кому освещать, значит, и столбы, и полосы не просто так там находятся. А если машин нет? Так, значит, убери ты это всё, оставь один асфальт, ничего не изменится. Вот поэтому и разницы никакой нет, что всё ради себя жить стало. А если всё одинаковое, то и бояться чего-то конкретного как-то глупо. Да и разницы нет получается никакой в жизни, потому что всё равно умрёшь, а жизнь любишь, потому что умереть боишься, а умереть боишься, потому что жизнь любишь. А если разница в чём-то есть, только если она как-то используется, то и жизнь от смерти не отличается, потому что они ради друг друга существуют? Ладно, и зачем этот замкнутый круг нужен? В какие-то дебри уже полезла. И где этот Миша, а? Я в философы не записывалась! Только в пионеры, а там такому не учат, к несчастью, наверное. Зато музыке училась, может, сыграть на гитаре бы смогла, и искусству, даже самолёты фанерные клеила. И радио мастерила. Только как, и где, и чем? Ничего в голову не лезет. Ощущение, будто слово на языке вертится. Вроде и заново переживаешь, а что конкретно — неясно. И со словом так! Смысл и значение помнишь, но, что именно это за слово: помнить — не помнишь. Вспоминаешь даже что-то, что совершенно к делу не относится — раздражает. Да даже имён одноклассников не помню. А может я их и не знала? Да нет, как можно за десять лет имена не узнать? Бред какой-то, не могла я в четырёх стенах столько лет прожить! Только всё равно вместо лиц в памяти болванчики остались. Может, вру самой себе? Голова не болит, и почему не могу вспомнить?
Тоня продолжительное время наблюдала за Олей, которая полушёпотом, склонив чуть голову на бок и облокотившись о борт, что-то рассказывала. Любопытство взяло верх, и она похлопала подругу по плечу: — Оля, ты как? Что с тобой?
— Я? Просто задумалась. Пойдём к Мише, а то вдруг чего случилось.
На складе торжествовало царство сотен тысяч пыльных стеллажей, что душили всей своей блеклой сущностью, обречённой хранить какие-то безделушки. Ещё тары, которые уже никогда никому не понадобятся. Как и утром, Михаил яростно ругался на происходящее, на вещи, то и дело валившиеся у него и на него. То ведро с грохотом упадёт, то швабра какая или ящик, а может, и всё сразу. Оля машинально закрыла Тоне уши.