Маршрут - 21

Молотова Ульяна

— Ну, чего, вам понравилось?

— Ага, очень, — Оля разминала уши и несколько недовольно смотрела на него.

— Ладно тебе, красиво же.

Огромная заасфальтированная площадь практически не пострадала от взрыва, разве что место, где стояли фейерверки, покрылось сажей или чем-то в этом роде. Тоня в бессилии улеглась на холодный плац.

— Никуда не хочу, мне и тут хорошо, прохладно.

— Вставай давай, простудишься, — обратилась к ней Оля со смешинкой в голосе.

— Вот как дождь, так не простужусь, а как камни холодные, так сразу?

— А это другое, вставай давай и фотографии доставай!

Перечить и обижаться она не собиралась. Лишь встала, покопалась чуток в вещах и вытащила набитый фотографиями конверт — свою маленькую причину для гордости, которую она создавала все эти месяцы.

Около пятидесяти штук и все разные. Некоторые

из них Оля даже не видела раньше, особенно тот кадр, где она уснула в позе каракатицы или какого-то индийского йога. А вот и тот самый Дворец Советов, который вовсе не уместился на бумагу; древний белокаменный монастырь; село, что с холма выглядело, как деревянные кубики, разбросанные по траве; панорама города, укрытого льдом. Тут вот, точно с горы снятый, весеннего пейзажа, где поля и леса, словно лоскутное одеяло, — укрыли всю землю до самого горизонта. Тут вот странный разбитый памятник полководцу Жукову. Ещё одно фотография, где девочки стоят вместе около странного подбитого танка. У него была белая звезда на борту несуразной и кривой башни, похожей на обмылок, и большая командирская башенка, которую на советской технике делали гораздо меньше. А ещё, как сказал Миша, это танк М60 и у него 105мм орудие, которое очень мощное, но стреляет редко и на ходу косит часто. Тут вот одна «картина», где кот старательно вылизывает причинное место. На удивлённые взгляды (в том числе и Кишки, которому такой компромат был неприятен) Тоня ответила, что коты забавные и иногда подловить их так очень смешно.

И всего один кадр, сделанный исподтишка по известной только Тоне причине, где на кухне мило общались Оля и дедушка Николай. Миша долго смотрел на него. Очень долго. Но выражение лица совершенно не менялось, он будто пытался осознать что-то, что и не хотел вовсе осознавать или понимать, но отпустить фото с запечатлённым в последний раз дедушкой не мог.

— Миша, он…

— Да, понимаю. Старый совсем был и до войны сильно болел, — Михаил потёр глаз, — На удивление такой счастливый. Пойдёмте спать, завтра всё, завтра. Хватит на сегодня, — он убрал снимок в карман.

Столько времени прошло, а уставшие кости, мышцы и сухожилия, натёртая тканью от грубых лямок рюкзаков и ремней кожа не забыли первой, самой удобной и приятной кровати за всё путешествие. Да, эти пружины порядком проржавели и стали суровее, будто к ним месяцами никто не прилагал и малейшего усилия, тщательно обходя стороной. И сейчас Миша ушёл спать на диван, оставляя девочек одних.

Тоня почти закрывала глаза: — Мы же не зря в Москву ездили?

Оля уставилась в потолок. Все слова спутались в узелки, главный из которых не развяжешь, пока не проделаешь то же самое с теми, что меньше, но намного заковыристее и сложнее. Они вроде маленькие, но такие тугие и противные, к каждому нужен свой подход, а потом появляется желание сжечь их всех и выкинуть в мусорку. Пусть там и валяются себе на здоровье, главное, что извилины в мозгу не мозолят. Да только нет чем жечь и приходится импровизировать.

— Конечно, не зря. Мы повзрослели, доказали себе что-то. Повстречали многих людей, узнали, что не всё потеряно. Не зря, наверное. Может, всё бы иначе повернулось, останься мы тут, но Миша был прав, здесь небезопасно. Но мы и там чуть не погибли. Я не знаю, правда. Никто ничего не знает и, кажется, никогда не знал. Меня саму так раздражает это. Столько всего произошло, а я будто просто чуток серьёзнее стала.

А Тоня уже заснула.

Вновь сон. Нет. Каждый прожитый в пути день! Сны! Быстрые и волнительные, перетекающие из одного в другой как истерика или неприглядная история. А в сути же они ей и являются. Историей! Всегда ей являлись. Утрированной и несвязной. Но разве не любая история в сути бессвязная? Цельный или не очень сюжет есть в любой, но его же создаёт что-то извне. Может писатель, может, события за пределами литературных и художественных строк, хотя и они придуманы и продуманы Человеком. Разве «связное» это не то, что является таковым само в себе? Что-то цельное и понятное и внутри, и снаружи. Яблоко, например, цельное, но мы же не знаем, например, сколько в нём косточек, можем только предположить исходя из наших знаний. Или вековой дуб зимой. Вдруг вся его сердцевина прогнила? А зимой ты так просто не поймёшь! И даже наши мысли, наши истории в сути никогда не были и не будут связными для других, а порой даже для нас самих. Всегда мы все что-то додумывали, всегда видели в чём-то то, что хотели видеть. И для сна мы сами, пускай и неосознанно, но сценаристы. Начинающие, какими навсегда

и останемся, но сценаристы! А сейчас, когда маленький автор внутри совсем изголодался по любимой работе, короткие рассказы скомкались в огромный клубок ниток, которые переплелись, стали одной целой историей — кривым и слабо понимаемым целым. Это такой объёмный пласт переживаний, самокопаний, волнений и предвкушений, который невозможно понять даже нам самим. Мы знаем, что он связный, что он состоит из понятных и ясных нам вещей, но мы никогда не сможем это объяснить другим, потому что наши переживания исключительно наши! А дело искусного творца — это как можно лучше передать зрителю или читателю то, что тот никогда не имел чести или несчастья почувствовать. Утрата близкого, появление ребёнка, венчание, убийство, кризис и метания в поиске смыслов в жизни, да хоть просто красивый восход! Автор сна, который где-то внутри, понимает каждую мелочь в своём творении, но на то он и начинающий, плохой сценарист, что его главный зритель, мы сами, почти ничего не понимаем, что уж говорить о других. Если сценарист этот, самый искренний из возможных, решил неуклюже скинуть все истории, и цветные, и чёрные, в одну корзину, значит, эта кипа грязного и скомканного белья очень важная и очень ценная для нас.

Утро.

Травы покрылись маленькими блестящими капельками, которые отражали солнечный свет, будто блёстки или рыболовная блесна, маня к себе взгляд, а он неприхотливый, ему и такая мелочь очень даже приятна.

Вновь зачирикали воробьи где-то на ближайшей яблоне-ранетке. Возможно, совсем скоро, где-то в ветвях появится гнездо, затем в нём яички мраморного или серого цвета, а потом малюсенькие пищащие клювики новорождённых птенчиков затребуют от родителей постоянной заботы и кормёжки. Вся яблоня была покрыта белоснежными цветочками, боровшимися за внимание оставшихся шмелей и бабочек, которые не так давно вылезли из своих сот и куколок, с яркими цветами, грушами и рябинами. Где-то в середине лета, может, ближе к осени, цветочки уступят место маленьким яблочкам, кислым и хрустящим на зубах.

Михаил вышел к девочкам побритым и умывшимся, но мешки под глазами сходить определённо не желали.

— Дядя Миша, чем займёмся?

— Если вы не голодные, то я хотел вам показать кое-что.

— Что?

— Сюрприз.

Оля пробурчала себе под нос: — Любит же он сюрпризы.

За штабом была сколоченная из прочных досок клумба, покрашенная в розовый цвет. Никакого чернозёма, только простая бурая земля. В ней рос один интересный экземпляр. Его окружали цветочки попроще: одуванчики и пара пёстрых ирисов. Не крупный, но очень гордый и сильный кустик, он тянулся к солнцу своими стебельками, раскинув на верхушке цветки из волнистых и острых, алых лепестков, выглядящих, как дикобраз, выпячивающий иглы.

Оля подошла ближе: — Это же гвоздика, да?

— Она самая.

— Красивая выросла.

— Да, очень! — Тоня присела на корточки, с интересом изучая маленькие фейерверки на ножках.

— Я со скуки сколотил, только потом дошло, что семян-то у меня нет никаких. Ни малейшего понятия, как она тут оказалась, в округе ни одной не видел. Может, ветер принёс семечко или птица, но выросла же, — Миша улыбнулся, — Я, наверное, с начала весны сюда не заглядывал, она вот как вымахала.

Оля тоже наклонилась к клумбе, Миша продолжал.

— Символ революции. Символ мужества всего нашего народа, от Калининграда и до Владивостока. Символ наших побед и нашит утрат, нашей любви и нашей скорби. Символ такой тривиальный, но такой всеобъемлющий. Символ советского человека, способного находить прекрасное в самом простом и обыденном, способного каждого признать товарищем, способного не делить народы на худших и лучших, способного погибнуть за свои идеалы, способного, в конце концов, быть Человеком. И знаете, я горд, что не предал эти идеалы, счастлив, что вы меня спасли, рад, что даже в таком мире ещё остались проблески счастья. Простите, что хотел сделать такую глупость.

Оля отвлеклась от гвоздики, взглянула на Михаила. Всё такой же спокойный и уверенный. На первый взгляд — по обыкновению удручённый, но на лице мягкая улыбка. У его ног тёрся Кишка.

— Не извиняйся. И, знаешь что?

— Да?

— Путь, что пройден всеми нами…

Тоня обернулась, алый галстук приковал взгляд всей компании: — Пройден совершенно не зря. Мы все устали, ждём спасенья.

Быть может, ангел или врач -

Найдётся, кто прервёт мученья