Марсианские войны - 1 (хроники Марса Сандерса)

Позолотин Михаил

– Если не играть в шаманов, то – да.

– Расскажите еще про лица.

– Ну, что сказать… - я пожал плечами, - есть лица плоские, пластиковые… Как нарисованные, как маски... Есть очень живые. Есть вперемешку с перегибом в любую сторону.

– Например?

– Лорена Маккеннитт – живое, Эдриан Пол - вперемешку, Майкл Джексон – гламур. Хотя… по-сравнению с нашими днями, Майкл Джексон – невинный ребенок…

– Я не знаю, кто это…

– Не беда. Отыщете в интернете. Вы не замерзли? Идемте обратно?

Роксана кивнула и мы побрели в ту

сторону, где оставили «додж».

– Значит, все плохо? – она лукаво взглянула на меня, будто мы играли в шарады.

– Ну, почему же… Нет. Не все. Худших всегда большинство, это да. О них и речь. Потому мне не нравится социум. Но есть исключения. Это приятно.

– Значит, худших, по-вашему, большинство…

– Не только по-моему[29]. Это уже не первое и даже не второе поколение тех, кто готов на все ради денег и популярности.

– А разве когда-то было иначе?

– Верно. Но не в таком количестве. Деградация началась давно. Сколько лет человечество развивалость, столько и деградировало, просто в другой плоскости, иными слоями. Но особенно резко – с прошлых девяностых по сей день. Слишком много Гомеров Симпсонов, скрещенных с Монти Бернсом. А вот маленьких Лиз почти не осталось – стало быть, нет и Мардж. Понимаете… очень много простых людей – хорошо сейчас, плохо потом. А по-большему счету - хорошо сейчас, а потом насрать. Простые люди – думают как надо, голосуют как надо, живут как надо. Такими легко управлять. Главный рецепт стар – хлеба и зрелищ. Это для них хлеще кокса, только легальнее.

Роксана нахмурилась.

– Простите, но, по-моему, вы передергиваете. Это похоже на бред пессимиста в тяжелой депрессии.

– Вот как? Ну, значит, мы бредим вместе – Эпиктет и я.

– Но, послушайте, каждый сам выбирает, каким ему быть и как тратить жизнь.

– Но это же бессмысленно, разве нет?

– О чем вы?..

– Жизнь, полная насилия и извращенных удовольствий, так же и заканчивается.

– Ведь это не ваши слова, верно?..

– Почти. Это Роршах, один из Хранителей[30].

– Ну и что же это значит, по-вашему?

– Насилие заражает. И равнодушие. И склонность лицезреть тампоны тоже… Это как сифилис. Подцепишь – и не отстанет. Передается другим – посредством общения… В том числе – детям… Излечиться нетрудно… и трудно одновременно, потому что в данном случае все усугубляется тем, что больной и не хочет лечиться… Ему так нравится, понимаете? Но ведь, чтобы начать лечиться, надо сперва осознать.

– И тут появляетесь вы с Роршахом…

– Не язвите. Да, тут появляемся мы. Не только мы. Большей частью, не мы. Обычные непродажные копы во всех странах, ребята из спецотрядов, которые каждое утро не знают, доживут ли они до вечера. Самые мудрые из них никогда не заводят семей…

– Хм, забавно… - она осеклась.

– Что?

– Так… ничего.

– Вы подумали, что все эти обличительные речи о несовершенстве мира и людей в нем произносит наемный убийца, на котором клейма ставить негде, верно? А если так – не странноват ли пафос?..

Она

взглянула на меня с опаской.

– Как вы догадались?..

– Догадался… У вас это на лице написано.

Я подошел к самой воде и, наклонившись, зачерпнул немного, чтобы умыться. Солнце уже палило нещадно, полностью войдя в свои права.

– Во-первых, я вам не Бэтмен какой-нибудь, никаких крестовых походов не объявлял. Во-вторых, если послать подальше вульгарную софистику – я никогда не убил ни одного хорошего человека. Не всем так везет. А я это точно знаю, - я помню их всех. Поэтому мне довольно легко живется.

Мы опять замолчали, глядя на далекую полоску, отделяющую небо от воды. Ветер перестал баловаться, словно бы устав, и дул едва заметно.

Роксана посмотрела на меня и тихо спросила:

– А кто решает – хороший это человек или нет?

Я кивнул.

– Правильно. Будь мы в суде, я бы сказал – ни одного субъективно хорошего человека. Конечно, прежде всего, для себя это решаю я.

Она спросила все так же тихо:

– Вы многих убили?..

Я посмотрел на нее в ответ и увидел лишь детское любопытство, хотя и с примесью взрослой настороженности.

– Не спрашивайте меня об этом, иначе мне придется убить вас и я нарушу правило не убивать хороших.

Она чуть вздрогнула.

– Вы шутите?..

– Отчасти.

Роксана топнула ножкой, изображая возмущение.

– Вам следовало жениться на Роршахе!

Я согласно кивнул.

– Славный малый. Бескомпромиссный. Жаль, что с ним так обошлись. Мы бы с ним точно поладили.

Мы пошли дальше. Я шел справа, потому что был чуть повыше, так что ей доставалась вся моя тень.

– Суть в том, Роксана, что люди уже не так наивны, как прежде. С каждым новым поколением они все более испорчены. Лет сто пятьдесят назад хиппи совали в ствол винтовки цветочек, пытаясь предотвратить войну – сейчас они уже так не делают, - знают, что ответный залп разорвет их на части. Помню, они ходили с плакатами «Убивать ради мира – трахаться ради целомудрия». Забавные были плакаты. Во времена Никсона считались верхом кощунства и антиморали. Сейчас ими не удивишь и ребенка. Дети в школах узнают как пользоваться презервативами раньше, чем читать и писать. Так стоит ли удивляться тому, что я думаю обо всех этих людях? Они не учатся на своих ошибках, - напротив, они повторяют их вновь и вновь, раз за разом. Они глупы. Потому-то я смотрю на них, как на ходячие трупы.

Я показал вверх и влево, туда, где между домами с краю дороги виднелся огромный биллборд – ток-шоу «Семейный Рецепт», помесь кулинарии и мордобоя. Скелет в поварском колпаке выглядывал из шкафа, держа в руке отрезанную человеческую голову.

– Смотрите, Роксана – видите щит? Цитата по тексту: «Привычка отвлекаться от проблем, глядя на цирк уродов - признак упадка и для империй и для отдельных людей. Это как Колизей, где из зрителей прет все самое поганое, что в них есть, стоит им только увидеть чьи-то страдания.»