Маша Орлова. Тетралогия
Шрифт:
* * *
Весь вечер Маша ловила сообщения на кладбище. Небо было не серое и не чёрное – мутное, пятнистое от облаков и словно покрытое оспинами. Птицы кричали, как оглашенные. Сабрина, пока бродила поодаль, рассмотрела фотографии на большом трапециевидном памятнике.
Все четыре фарфоровых овала несли на себе изображения мальчиков, на вид – учеников начальной школы. Все, как один, были по-взрослому серьёзны
Сабрина даже прочитала их имена, но ни одного не запомнила. Потом, от нечего делать, посчитала, сколько прожили несчастные. Оказалось и правда – по десять лет каждый.
Маша вытягивала вверх руку с зажатым в ней телефоном и хмурилась. Сообщения не приходили и не уходили тоже. Наверное, виноваты во всём были низкие облака, но Сабрина терпеливо ждала и мерила шагами обрыв над ручьём. Прямо пять и влево семь.
– Что-нибудь пришло?
– Какие-то обрывки. Ничего не могу понять.
Сабрина вздохнула и снова зашагала к жестяному памятнику. Ради интереса глянула на даты смерти: у всех она была одна и та же, у всех – не так давно, всего семь лет назад, хотя казалось бы, на этой стороне кладбища были совсем древние могилы. Все, кроме этой.
Сабрина подавила желание уйти вглубь кладбища, разобраться, что здесь не так. Ведь Маша сидела на оградке, уткнувшись в телефон, а именно возле ручья на Судью напал демон.
– Пришло что-нибудь?
Маша потрясла головой, и это означало – нет. Птицы пищали жалобно и уже тише. В небе они кружились целой стаей, то ли намереваясь улетать, то ли чувствуя неладное. Глядя в небо, Сабрина на мгновение забыла даже о четверых мальчиках.
– Хватит. – Маша решительно спрыгнула с оградки. – Пойдём к Алине, я у неё сама допытаюсь, за что её судили.
Не успела Сабрина с облегчением вздохнуть, как с неба посыпал снег. Колючий, холодный. Пришлось застёгивать куртку и уходить вглубь кладбища. Идти над ручьём Маша наотрез отказалась, припомнив, как вчера едва не навернулась в чёрную воду.
Она ловко ориентировалась между оградок и внезапно долго искала дом Алины на покорёженных улицах. Рядом с обгорелым остовом Маша остановилась и задумалась.
– Знаешь, о чём я подумала?
– М? – Сабрина возвела глаза к нему: птицы по-прежнему кружили над кладбищем.
– Мне снились не мои сны. Понять бы, чьи.
Она замолчала и резко сорвалась с места, зашагала вперёд, туда, где за рыжими кустами скрывался домик Алины – внучки местной знахарки.
…Им долго не отпирали дверь. Света в окошках не было, хотя какой свет – серый день всё ещё тянутся покрывалом до самого горизонта. Для верности Маша постучала ещё и в окно.
– Уходите! – послышался отчаянный и приглушённый стеклом вопль. Девичий растрёпанный силуэт мелькнул в окне и тут же скрылся в темноте.
– Разобьём? – Со знанием дела Сабрина кивнула на то самое окошко. Рамы там были слишком узкими, но она смогла бы полезть.
– Пока не надо. – Маша ушла к двери и села на верхнюю ступеньку
Сабрина привалилась к столбику, подпирающему крышу над крыльцом, и уставилась на дверь. С чего Маша взяла, что Алина там, а не забилась в подпол или за печку? Но Машу ничего не смущало. Она разговаривала как будто с дверным косяком – разбрызганным грязью и покрытым царапинами.
– Давай я сама расскажу, а ты стукнешь в дверь, если я скажу правильно.
Она прислушалась к тишине. За домом шумел в кустарниках ветер. Неухоженный сад кивал в ответ ветками яблонь. Маша отвернулась к забору. Он выглядел так же убого, как и весь дом. Вряд ли он смог бы сдержать новое нашествие борцов с ведьмами.
– Так вышло, что ты сбежала от родителей. – Она снова смотрела на дверной косяк. На мгновение поджав губы, замолчала, а потом заговорила снова. – Нелегко тебе пришлось. Видимо, идти было совсем некуда. Мама рассказывала тебе когда-то об этой деревне. Не самый плохой вариант, да?
Никто ей не ответил. Никто не стукнулся в дверь. В заброшенном саду умирали ростки травы, ошалевшие от недавнего тепла. Тепло кончилось, налетела осень, закричали птицы над кладбищем, и ростки умерли.
– Я думала… – Маша привычным жестом пощипала подбородок. – Этот сон про дорогу. Страшно. Ты знала, что тебя будут преследовать, будут искать. Почему?
– Отчим, – тихо донеслось из-за двери. – Там всё плохо вышло.
* * *
«Это невозможно было терпеть», – повторяла Алина, как заклинание, сбивая ноги о мёрзлую грязь. Теперь все оправдания казались глупыми и недостаточными. Она пыталась выковырнуть из памяти что-нибудь особенно мерзкое, свою самую чёрную ненависть, но оказывалось, что там ничего не осталось, кроме гулкой пустоты, холода и сумерек. И тогда она принималась снова: «Это невозможно было терпеть».
Отчим сразу показался ей противным: и улыбался как-то криво, и руки у него были огромные, шершавые. И как он словно невзначай врывался к ней в комнату по вечерам с таким нарочито растерянным видом – мол, я перепутал двери, ну извини. Потом задевал её, когда проходил мимо. Алина даже удивлялась – разве можно так часто сталкиваться друг с другом в большой квартире?
Ей было пятнадцать – как выяснилось, слишком мало, чтобы вовремя понять, что происходит. Потому, наверное, она почти не сопротивлялась. Помнила кухню, обеденный стол. Помнила, что её тошнило. Помнила, как бормотала заклинание, переплетая пальцы, как требуется. Так чётко и ровно у неё не выходило никогда раньше. Всё остальное стёрлось из памяти, оставив холод и сумрак. Потом Алина переступила через тело отчима, расправила подол домашнего халата и приняла решение. Быстро, как будто всю жизнь готовилась к этому.