Машенька, или Что скрывают сны
Шрифт:
Для меня кухня была самым таинственным местом в доме – сколько там было разговоров родителей полушепотом! Как я ни старалась услышать, не получалось. Иногда я выглядывала из своей комнаты, чтобы таким образом попробовать услышать, но каждый раз кто-то из родителей выходил и проверял, закрыта ли у меня дверь. Я быстрее закрывала ее и хватала первое, что попадалось под руку: книгу, учебник, тетрадь – я занята и вас не слышу. Как родители догадывались, что я пытаюсь их подслушать? Загадка для меня, как и то, о чем они шептались, но узнать уже не суждено.
Папа однажды сказал:
– Поела? Иди к себе, нам с мамой нужно поговорить.
– Пап,
– Маленькая ты еще, чтобы слушать, о чем взрослые говорят.
Он вообще так говорил о любых разговорах взрослых, проводя невидимую черту – ребенку здесь не место. Думаю, папа пытался беречь меня, как бы странно это не звучало, от лишних слов и лишней информации. Он в гораздо большей степени понимал, что мама уделяет мне слишком мало внимания, но позволить мне присутствовать во время разговоров, которые она заводила, не мог. Должно быть, то, о чем они говорили, могло меня ранить, и папа это понимал. Понимал и все-таки ничего не менял.
Почти каждый день разговоры полушепотом переходили в крики и скандалы. Я не знала поводов и причин ссор – не слышала, но все сказанное во время скандала слышала хорошо, и поверьте, меня это очень сильно пугало. Ссоры проходили в обычном режиме:
– «Ты загубил мне жизнь». – «Ты истеричка». – «Да чтоб ты сдох». – «Договоришься у меня и сама сдохнешь». – «Как я тебя ненавижу». – «Не обольщайся, не сильнее моего!»
Затем нежные примирения:
– «Ты меня простишь?» – «Как ты меня только терпишь, дурочка». – «Да тише ты, Полька услышит».
И снова по кругу:
– «Так какого лешего ты орешь, если она дома?» – «Она и так все уже слышала». – «Мало тебе, что я все это выслушиваю, так ты еще и при ребенке». – «Ненавижу». – «Не обольщайся, не сильнее моего!»
Такими я знала своих родителей и иных взаимоотношений не видела, поэтому и предположить не могла, что такое поведение неправильное, тем не менее мне очень не нравилось, что родители так много ссорятся. Как оставаться спокойной, когда за дверью слышишь крики? Хотелось заткнуть уши или оглохнуть, только бы они прекратили, поэтому я не любила находиться дома. Мне больше нравилось гулять. Будь моя воля, я бы приходила домой только спать, включала телевизор, открывала окно, закрывала голову подушкой и засыпала под тихий звук кино. Мама зайдет перед сном, спросит: «Спишь?» Я не отвечу, она выключит телевизор, закроет дверь и уйдет к себе в комнату. И все скандалы останутся между мамой и папой.
Мне повезло – моя комната была большей из двух; она располагалась дальше от кухни – родители проявили заботу и отдали эту комнату мне, потому что в нее не попадал запах табака и плохо были слышны их крики. Если включить погромче телевизор, то их можно было и не услышать, и тогда я рисовала.
Сколько всего было нарисовано под телевизор! Мечты об идеальной жизни, которые я переносила на бумагу и от всей души желала, чтобы они исполнились: родители однажды перестанут ссориться, мы поедем жить в Москву к бабушке и будем много гулять, ходить в зоопарк и кататься на аттракционах. Я пойду учиться в одну из частных школ, про которые говорила бабушка, куда дети приходят нарядно одетые, а после уроков за ними приезжают родители на машинах или даже няни.
Но мои мечты оставались мечтами, а в этих выкрашенных голубой краской стенах кухни, в убогой бедной обстановке проходила жизнь моих родителей, наполненная ежедневным повторением одного
Старый холодильник с громкой морозильной камерой, в которой лед намерзал быстрее, чем успевали положить продукты. Старая белая плита на три конфорки, большой рукомойник и колонка в ванной комнате, которая нагревала воду. Раскладной стол с порезанной ножом столешницей – отец резал продукты прямо на столе, забывая о разделочной доске. Мама на него по этому поводу кричала, он ей обещал, что купит новый стол, но стол оставался прежним, папа продолжал резать на нем продукты, а мама его за это ругала.
Справа от окна, у плиты – старый шкаф-буфет с выдвижной доской посредине для резки продуктов, наверху отделение, где хранились крупы, приправы и специи, а внизу двухдверный шкаф, в который мама убирала кастрюли и сковороды.
Шкаф-буфет достался родителям в наследство, он уже повидал на своем веку немало, но оставался пригодным для использования, так как сделан из настоящего дерева, а не из ДСП. Достаточно покрыть новым слоем краски, чтобы его освежить. Раритет – подобного уже не делают.
Слева от плиты стол, на котором располагалась сушилка для посуды и столовых приборов, и далее мойка. Рядом с ней старая стиральная машинка и над плитой вытяжка. Между выходом на балкон и столом – холодильник.
Кухня-то метров пять всего. Такая крохотная. Потолок прокуренный и пожелтевший. Родители освежали потолок и стены каждый год, красили поверх старой краски новую – на потолок белую, на стены неизменно голубую. Это не спасало – потолок быстро желтел, стены становились грязными от жира, и вытяжка не помогала.
В этих пяти метрах и создавали мои родители свою историю, и покидали кухню только для сна. Если сильно разругаются, то кто-то из них уходил в комнату или вообще из дома.
Кто из родителей был пленником своего желания? Почему папа не хотел ничего менять, и был ли он счастлив тем, что имеет, почему мама мечтала уехать из нашего города и узнать другую жизнь? Только лишь потому, что город скучный? А может, ею руководило совсем иное – во всем идти наперекор? Кто из них проявлял слабость, а кто был беспомощен и неспособен что-либо изменить и находил тому оправдание? И почему никто не положил конец ссорам – без них их жизнь стала бы неинтересной? Многое оставалось для меня загадкой, и, постоянно находясь в поиске ответов, я пребывала в уверенности, будто не нужна родителям вовсе.
Папа по характеру был мягким и тихим. Неболтливый, чаще молчал, думал. Я помню его именно таким. Когда я видела отца с другими людьми, он всегда внимательно слушал, кивал, отвечал мало и коротко. В отличие от него мама любила поговорить, но в ее разговорах всегда ощущалась тяжесть – она тяжело вздыхала, жаловалась на что-либо или ругала свою жизнь. Если папа говорил, то я чувствовала тепло и легкость от его слов, с ним уютно было даже помолчать.
Таких мужчин, как папа, в Москве я не встречала: тихие работяги, пахнущие потом, недорогим терпким одеколоном, непритязательные в еде, спокойные. Жизнь в маленьких городах другая, все отличается от столицы: традиции, ценности, настроение, и даже время течет медленнее, как будто это другая планета, и все проще, по-свойски. Любят искренне, не скрывая чувств, а если случалась беда, то горевали всем городом, потому что так или иначе все знали друг друга. И печаль общая, и радость – папу все устраивало.