Машина пространства
Шрифт:
Потом в темноте стало появляться нечто напоминающее некачественный интерфейс старинных «бродилок», в которых компьютерный герой шевелил ногами, а пространство, кишащее монстрами, само перманентно натягивалось на него как безразмерный гигантский противогаз. (У Пеликанова возник и другой аналогичный образ.)
Сходство состояло еще и в том, что четкость воображаемых «стен» темного тоннеля, по которому он условно двигался вперед, терялась по мере их приближения. Вблизи они становились расплывчатыми и состоящими как бы из размытых геометрических фигур. В пространстве тьмы возникал своего рода эффект дальнозоркости, когда удаленные
«В опасные времена не уходи в себя. Там тебя наверняка отыщут».
Сказать о голосе, кроме того, что он был неприятным, было решительно нечего.
«А что, сейчас опасные времена?» – мысленно спросил Пеликанов только для того, чтобы убедиться, что не ослышался.
Голос в ответ презрительно хмыкнул, что могло означать: только такие дураки, как ты, Жора, могут этого не знать.
«И кто же меня отыщет, если я уйду в себя?» – продолжил мысленно настаивать Пеликанов.
«Кому надо, тот и отыщет», – ушел от прямого ответа голос.
– Кто ты? – спросил Жора, полагая, что, возможно, имеет дело с сущностью, обращение к которой на «вы» будет выглядеть вычурным излишеством.
– Станислав Нежилец, – произнес голос на польский манер. В его звучании угадывался легкий антирусский акцент.
– Нежилец?
Пеликанов подумал, что, возможно, плохо расслышал. Он вспомнил, что был такой польский поэт, писатель и философ Станислав Ежи Лец, любящий выдавать остроумные афоризмы. Эти афоризмы часто цитировались представителями либеральной интеллигенции, которые, собственно, и решили, что они чрезвычайно остроумны.
– Да, нежный лес, ежик лжец, – дважды издевательски подтвердил голос.
У Пеликанова возникло подозрение, что он разговаривает с духом «Яндекса».
– Кто ты, на самом деле? – требовательно переспросил Жора.
– Твоя гражданская совесть, – ответил голос.
Похоже, он снова лгал.
– Как мне отсюда выбраться? – на всякий случай спросил Пеликанов, имея в виду свой внутренний мрак.
– Отсюда? – не поверил голос.
– Я хотел сказать, как мне отсюда попасть куда-нибудь еще, в другое место.
– Любишь путешествовать? – голос уже не скрывал своего презрения.
– Не сказать чтобы очень, – смутился Жора.
– Ты хоть понимаешь, с кем говоришь?
Жора подумал, что со стороны все действительно выглядело бы до крайности глупо.
Он вспомнил, что изречение Ежи Леца видел в недавнем посте Дрейфуса на фейсбуке. Дрейфус, как всякий образованный человек, любил выпить и закусить дорогим французским сыром, попавшим под контрсанкции. Кроме того, он имел слабость ко всяческим иносказательным намекам, касающимся политического режима и его людей в штатском. Вероятно, он таким образом отводил душу и выпускал пар закипающей в нем от негодования внутренней свободы. Когда Жора один раз имел неосторожность намекнуть ему на очевидность его намеков, Дрейфус пришел в ярость, намекая в ответ, что всякому образованному и интеллигентному человеку следует либо понимать
Это снова напомнило Пеликанову детей, которые пытались спрятаться, зажмуривая глаза. Только в отличие от детей, Дрейфус прятался от самого себя за изгородью витиеватых языковых конструкций. Разумеется, все происходило не в физическом, а в культурном пространстве, в котором он вел себя как странный лингвистический скунс, который пытался маскироваться при помощи своего отвратительного запаха, убеждая себя и окружающих в том, что это тончайший интеллектуальный аромат.
– Я тебе не верю, – отчетливо подумал Жора, так чтобы неведомый голос его хорошо услышал. – Времена всегда одинаковые. Если не уходить в себя, тогда вообще бежать некуда. Что ты предлагаешь?
– Мое дело – не предлагать, а предупреждать, – фыркнул голос. – Я тебя предупредил. Хотя, многие порядочные люди не боятся выходить на площади и протестовать, – как бы между делом, вскользь заметил он.
– Против чего протестовать?
– Была бы площадь, а протестовать против чего всегда найдется, – афористично заявил голос.
– Ну, так подскажи мне, как отсюда выйти на площадь, – предложил ему Пеликанов.
Голос откликнулся тотчас же:
– На Болотную или на Манежную? – с готовностью уточнил он.
– На Манежную, к Кремлю ближе, пусть видит, – пояснил Жора.
– Узник совести! – патетически всхлипнул голос.
Пеликанов действительно стал видеть Манежную площадь, утопающую в сизом артиллерийском дыму, плывущем от Тверской в сторону Александровского сада. Сквозь него проглядывали неясные очертания Исторического музея и кремлевских башен, кажущихся театральными декорациями современной постановки «Хованщины», которая по замыслу режиссера должна была сочетать в себе веб-камерную атмосферу Театра. DOC с апокалипсической грандиозностью массового площадного действа.
Осенние люди в куртках и вязаных шапках энергично сновали по Манежной, поджигая китайские фаеры, слушая находящихся на возвышении ораторов в элегантных пальто, и периодически взбадривали себя выкрикиванием коллективных заклинаний не столько политического, сколько агрессивно-мстительного свойства. (Жора расслышал «они за все ответят» и куда более странное «мы здесь царь!»)
В толпе сновали, перетаптывались, свистели, ругались матом и активно переговаривались по сотовым телефонам. У некоторых получалось все это делать одновременно. Периодически ораторов перебивали полицейские мегафоны, призывающие ровными протокольными голосами соблюдать закон и разойтись по домам. По каким домам, по публичным?
Пеликанов увидел молодого человека с красно-белым спартаковским шарфом на шее, которого под руки потащили в автозак. Парень изо всех сил упирался, подгибал ноги, нелепо зависая в воздухе, и истошно кричал: «Татаро-монголы!» Жора понял, что это те же фашисты, только намного креативнее. Его товарищи возмущенно улюлюкали, но отбить парня у «космонавтов» не решались. Один немолодой человек с козлиной бородкой, глядя на все происходящее, заметил другому такому же великовозрастному: «Пора, Эрнестушка, валить из страны». Его спутник согласно закивал. Пеликанов готов был биться об заклад, что тот, который предлагал валить, говорил об этом не впервой и что повторит еще неоднократно.