Машина различий
Шрифт:
– Много, я точно знаю.
– А что говорит Биг-Бен?
– Послушай, – удивился Мэллори, – я же за всю ночь ни разу его и не слышал. Отключили, что ли?
Эта мелочь почему-то встревожила Хетти.
– Давай тогда французский завтрак, – предложила она. – Закажем внизу. Булочки и кофе, это совсем недорого.
Мэллори молча покачал головой.
Хетти прищурилась; судя по всему, отказ ее удивил. Она села, скрипнув кроватью, и пригладила растрепанные волосы.
– Не ходи на улицу, погода ужасная. Не можешь спать, так давай перепихнемся.
– Вряд ли у меня что получится.
– Я
Не желая ее разочаровывать, Мэллори погладил великолепные ляжки, слегка помял пышные, упругие груди. Но даже вся эта несомненная роскошь не произвела на лысого практически никакого впечатления – он сонно пошевелился, и не более.
– Мне правда пора идти, – сказал Мэллори.
– Да встанет у тебя, встанет, только подожди немного.
– Я не могу ждать.
– Я не сделала бы этого, не будь ты таким лапушкой, – медленно проговорила Хетти, – но если хочешь, я заставлю его встать прямо сейчас. Connaissez-vous la belle gamahuche?
– А это еще что?
– Ну, – чуть замялась Хетти, – будь ты не со мной, а с Габриэль, ты бы уже это знал. Она всегда проделывала такое со своими мужчинами и говорила, что они с ума от этого сходят. Это то, что называется минет, французское удовольствие.
– Я что-то не очень понимаю.
– Ну… она член сосет.
– А, вот ты про что.
Прежде Мэллори воспринимал это выражение исключительно как гиперболический элемент обсценной идиоматики. Возможность физической его реализации, более того – возможность стать объектом такой реализации ошеломляла. Он подергал себя за бороду.
– А… И сколько это будет стоить?
– Для некоторых я бы не сделала так ни за что, ни за какие деньги, – заверила его Хетти, – но ты другое дело, ты мне нравишься.
– Сколько?
Хетти на мгновение задумалась.
– Как насчет десяти шиллингов?
А десять шиллингов – это полфунта.
– Нет, что-то не хочется.
– Ладно, пять шиллингов, только ты там не кончай. И чтобы точно, под честное слово, я это совершенно серьезно.
Намек, содержавшийся в этих словах, – да какой там намек, их смысл, – вызвал у Мэллори дрожь блаженного отвращения.
– Нет, я что-то не расположен. – Он начал одеваться.
– Но еще-то ты придешь? Когда ты придешь?
– Скоро.
Хетти вздохнула, ничуть не сомневаясь, что он лжет.
– Иди, раз уж тебе надо. Но послушай, Недди, я же тебе нравлюсь. Я не помню, как там тебя звать по-настоящему, но точно помню, что видела твой портрет в газете. Ты – знаменитый ученый, и у тебя уйма денег. Правда ведь, да?
Мэллори промолчал.
– Девушки в Лондоне бывают разные, – торопливо продолжила Хетти, – и такой мужик, как ты, может крупно влипнуть. А с Хетти Эдвардес ты в полной безопасности, потому что я имею дело только с джентльменами и не болтаю лишнего.
– Я в этом ничуть не сомневаюсь. – Мэллори торопливо застегивал брюки.
– По вторникам и четвергам я танцую в театре «Пантаскопик», это на Хеймаркете. Ты придешь на меня посмотреть?
– Если
С чем он и ушел. Пробираясь на ощупь по темной, хоть глаз выколи, лестнице, он до крови ободрал голень о педаль прикованного к перилам велосипеда.
Небо над «Оленем» не походило ни на что из прежнего опыта Мэллори, и все же он его узнал. Такое небо не раз вставало перед его внутренним взором – плоский, низко нависший купол, в край наполненный гремучей смесью пыли и отвратительных испарений, вернейший предвестник катастрофы.
По тусклому пятнышку поднявшегося над крышами солнца он определил, что уже около восьми утра. Рассвет наступил, но не принес с собой дня. Вот такое же точно небо видел сухопутный левиафан после громового удара Великой Кометы. Для чешуйчатых исполинов, вся жизнь которых состояла в наполнении непомерно огромных желудков, для несметных орд, беспрестанно перемещавшихся по фантастически изобильным джунглям в тщетной надежде утолить свой неутолимый голод, это небо было небом Армагеддона. Полыхали пожары, мезозойскую Землю хлестали ураганы, бушующая атмосфера насытилась кометной пылью и дымом, планету окутал мрак. Гибли лишенные солнечного света растения, а вслед за ними и могучие динозавры, жестко адаптированные к рухнувшему, безвозвратно ушедшему в прошлое миру. Но в наступившем Хаосе еще активнее заработали механизмы эволюции, прошло какое-то время, и опустошенную Землю заселили новые, странные и неожиданные существа.
Мэллори тащился по Флауэр-энд-Дин-стрит, поминутно кашляя и вытирая глаза. Масштабы бедствия вызывали благоговейный трепет. По мостовой лениво перекатывались огромные клубы желтого, до рези в глазах едкого тумана, видимость ограничивалась тремя десятками футов.
Скорее по удаче, чем по намерению, он вышел на Коммершел-стрит, в нормальные времена – самую оживленную улицу Уайтчепела. Теперь же она напоминала поле недавней битвы: густо усыпанный битым стеклом асфальт и – ни души.
Мэллори прошел квартал, другой. Ни одной целой витрины. Судя по всему, булыжники, выковырянные на боковых улицах, летели направо и налево, как метеоритный дождь. По ближайшей бакалейной лавке будто прошелся ураган, оставив на тротуаре грязные сугробы муки и сахара. Мэллори пробирался среди взлохмаченных кочанов капусты, раздавленных слив, расплющенных жестянок с консервированными персиками и в хлам разбитых копченых окороков. Сырая, густо рассыпанная мука сохранила самые разнообразные следы: вот грубые мужские башмаки, вот босые детские ноги, а здесь прошлись изящные женские туфельки, и рядом – смутная бороздка, кринолин зацепил за землю.
Из тумана возникли четыре размытые фигуры, трое мужчин и женщина, – все прилично одетые, все в масках. Заметив Мэллори, встречные разом перешли на другую сторону улицы. Двигались они неторопливым, прогулочным шагом и о чем-то вполголоса переговаривались.
Под ногами Мэллори ритмично похрустывало битое стекло. «Мужской конфекцион Мейера», «Галантерея Петерсона», «Парижская пневматическая прачечная Лагранжа» – везде разбитые витрины и сорванные с петель двери. Фасады лавок подверглись массированной бомбардировке булыжниками, кирпичами и сырыми яйцами.